Зной прошлого
Шрифт:
Еще раз перечитав вопросы, я зачеркнул все написанное. Наивно было полагать, что найдется человек, который охотно расскажет о преступлении, в котором он принял участие, пусть даже подневольно, подчиняясь приказу, или хотя бы как наблюдатель. Да и избранный мною метод до известной степени походил на следствие. Необходим был явно другой подход. Может быть, разговор следовало начать так: «Я знаю, что вы не виноваты. Поэтому народная власть и не привлекла вас к ответственности. Но наш народ должен знать о преступлении, которое совершили ваши бывшие начальники из полиции и жандармерии. И самое главное — пусть станет известно, как держались во время казни наши товарищи. Постарайтесь вспомнить, что они говорили, какие слова были
Мой приятель, встретивший меня, выглядел несколько смущенным.
— Не хотят собираться все вместе, — сообщил он мне еще в аэропорту.
— Почему? — удивился я.
— Считают, что неудобно. И вообще, предпочитают сохранить все в тайне. Боятся, как бы их имена не появились в газетах.
— А разве ты не сказал, что их имена нигде не будут упоминаться, и что я даже не стану выяснять, в чем заключалось их участие в преступлении?
— Сказал, конечно. И так и этак пытался убедить их, что им нечего опасаться, но они знай твердят свое — дети, мол, внуки…
Новая проблема! Да еще в самом начале предприятия. Ясное дело, и дети у них, и внуки. И может быть, кому-нибудь из их детей или внуков повязали красные пионерские галстуки на торжественной линейке перед обелиском, что стоит у села Топчийско, и они никогда не слышали ничего плохого о своих отцах или дедушках.
— Ну что же, они по-своему правы, — ответил я приятелю. — Дети не должны отвечать за поступки своих родителей и уж тем более дедов. Буду разговаривать с каждым в отдельности. Может, так они будут пооткровеннее. Сегодня с кем-нибудь встретимся?
— Да, с Павлом. Он нас будет ждать у себя.
Взглянул на приятеля — хотел понять, шутит он или говорит серьезно, а тот лишь усмехнулся:
— Да ты, никак, испугался?
— Чего мне бояться?
— Похоже, встречи с Павлом.
— Считай, что просто взволнован, горю от нетерпения. Ты это хотел услышать от меня?
— А почему бы и нет? Человек этот никого не убивал, прошлое свое осознал, добывает хлеб честным трудом, воспитал хороших детей. В общем, оказался среди хороших людей и сам стал человеком — все в соответствии с вашей теорией.
— А с вашей? — с невольным раздражением переспросил я.
— И с нашей тоже. Хотел только знать, как думаешь держаться с ним.
— Будь спокоен. Встречусь с ним, как со старым «приятелем». Если нужно, то обнимемся и расцелуемся с ним троекратно, так что все будет в порядке. Доволен теперь?
— Ну что же, можно и расцеловаться. Помни, что он тебе нужен, а не ты ему.
Мне не оставалось ничего другого, как согласиться. Старый добрый приятель… Всю свою жизнь он делил людей на плохих и хороших. Хороших определял главным образом по внешним признакам — одежде, умению держаться, культуре. Как в прошлом, так и сейчас для него не имело значения, каковы истинные убеждения человека, какую идеологию он исповедует. Главное, чтобы не воровал, не лгал, не посягал на чужую жизнь, честно трудился. Сейчас мой старый приятель был убежден, что принимает участие в очень полезном деле. Именно поэтому он с таким желанием помогал мне в поиске тех, кто служил ранее в полиции и жандармерии. Он искренне верил, что и эти люди с пониманием отнесутся к моей попытке восстановить события и помогут мне в этом. Представляю, скольких людей пришлось ему обойти в поиске нужных имен и адресов! А сколько настойчивости и такта понадобилось ему, чтобы убедить бывших жандармов и полицейских в необходимости вернуться к некоторым фактам их биографий, о которых те явно
— Это ему ты просил помочь после Девятого Сентября?
— Да, ему. Но речь шла не об оправдании, а лишь о том, чтобы ему не приписывали того, что он не совершал.
— Понимаю. Остался ли ты удовлетворен приговором, вынесенным Павлу?
— Да, он получил то, что заслужил.
Что-то заставило меня остановиться у дома Павла. Уловив мое замешательство, приятель заторопился наверх по деревянной лестнице. Пока ждал его, испытывал странное чувство — через тридцать пять лет мне предстояло встретиться с одним из тех, кто когда-то присвоил себе право стрелять в каждого из нас.
И вот этот человек стоит передо мной. Наши взгляды встретились. О чем он думает? Наверное, и его беспокоило то же самое, что и меня. Пристально, не отводя глаз, смотрели мы друг на друга и молчали. Его лицо было неестественно бледным. На лбу — капли пота. Приятель попытался разрядить обстановку:
— Может, перейдем к делу?
— Разумеется, займемся делом, — оживился Павел.
— Тогда давайте пройдемся и поговорим, — предложил я.
Не дожидаясь ответа, я вышел на улицу. Павел и мой приятель последовали за мной.
Приятель пытался завязать разговор то на одну, то на другую тему. Стремился, так сказать, прощупать почву. Он делал все возможное, чтобы оттянуть неприятный разговор. Мы же по-прежнему молчали. При этом меня не покидало чувство, что, пока я обдумываю, с чего начать разговор, чтобы узнать от Павла как можно больше о массовых убийствах, он вновь и вновь мысленно взвешивает, что из известного ему рассказать мне, а о чем умолчать.
— По-моему, было бы намного лучше, если бы ты написал обо всем этом роман, — как можно непринужденнее сказал мой приятель. — Писать документальный очерк нелегко, все факты нужно выверять, придется учитывать мнения и показания многих людей. В общем, игра не стоит свеч. А вот роман — это совсем другое дело. Выведешь вымышленных героев, немного пофантазируешь. Так и для читателей получится интереснее.
— Никогда не писал романов, — прервал я разглагольствования приятеля, — да и вообще еще не решил, буду ли писать что-нибудь. Многое зависит от того, что нам расскажет Павел.
Я остановился и обернулся к Павлу. Наши взгляды снова встретились. Мне стало ясно, что он уже принял решение.
— От меня ничего не может зависеть, — торопливо заговорил Павел. — Если хочешь знать, о расстреле у села Топчийско я узнал уже после Девятого Сентября. И я возмущался, когда мне рассказывали об этой расправе. Так что не жди от меня подробностей, я их просто не знаю.
Мои нервы были напряжены до предела.
— Может быть, ты и об аресте Штерю Воденичарова ничего не знаешь? — невольно вырвался у меня вопрос, который лучше было бы не задавать. — Пошли, он все равно нам ничего не скажет, — обратился я уже к своему приятелю.
— А как же дело? Павел, ведь мне-то ты рассказывал о многом, так что же сейчас молчишь? Я же говорил, что твое имя останется в тайне.
— Выслушайте меня, — сдавленно произнес Павел. — Мне на самом деле мало что известно об этом расстреле. Моя совесть чиста: я никого не пытал и не убивал. Если хотите знать, скольким людям я помог! А сколько донесений сжег во время моих дежурств! Однажды даже спас группу нелегальных: предупредил их, и они избежали засады.