Зодчие. Скитания
Шрифт:
Оружейник дернул Никиту за руку и повел дальше.
Дома богачей скрывались в глубине дворов, обнесенных высокими стенами. Лишь узенькие калитки, охраняемые дюжими сторожами, проделаны были в стенах. Улицы походили на длинные коридоры: два пешехода могли разойтись свободно, всадники разъезжались с трудом.
Булат на своей спине испытал неудобства хождения по казанским улицам.
– Берегись, берегись! – послышались крики за поворотом.
Курбан втиснулся в маленькую нишу в стене, устроенную для таких случаев. Никита этого не сделал, да он и не понял предупреждения.
Из-за угла вывернулся бек в нарядном бешмете ярчайшего малинового цвета, в
– Не стой на дороге! – прошипел он злобно.
Курбан только посмеялся.
На улицах валялись отбросы, падаль; дорогу пересекали зловонные ручьи, вытекавшие из-под стен. Никто не заботился об уборке города. Все лишнее, ненужное выкидывалось на улицу, как на свалку. Остатки от еды пожирали бродячие собаки.
Целая стая их терзала труп павшего осла. Голодных псов сам Курбан обошел с почтительной осторожностью, хоть и был вооружен дубинкой.
Неказисто выглядели казанские улицы; неприглядны были с виду дома татарских богачей. Роскошь и удобства скрывались внутри. И на это казанская знать имела веские причины.
Похвальба богатством доводила до беды: ханы завистливо смотрели на сокровища подданных. А присвоить их добро было легко: объявить богача изменником, сторонником Москвы, послать телохранителей с указом, осуждающим преступника на смерть и отписывающим имущество в ханскую казну.
Когда миновали эту часть города, картина изменилась. Глинобитные сакли бедноты вплотную примыкали одна к другой, на крутизне громоздились уступами; крыша одной сакли нередко служила двориком другой. Тут не было и следов улиц: причудливые, запутанные тупики…
Курбан повел Никиту по крышам, кое-где взбирались по лесенкам.
«Небогато живут! – подумалось Булату. – А вонь-то, а грязь-то…»
Сакля Курбана была полна народу: три жены, куча полуголых бронзовотелых ребятишек, несколько рабов. Никиту обступили, заглядывали в лицо, ребятня тыкала пальцами в грудь и спину.
На ночь хозяин приковал Никиту к стене.
– Уйдешь – заблудишься, тебя кто-нибудь присвоит, а мне – хлопотать, – объяснил он по-татарски.
Москвич Кондратий, давно томившийся в плену, перевел Булату опасения хозяина.
– Скажи ему – не побегу. Куда бежать-то?
Кондратий, узколицый, худой, с позеленевшей от медных опилок бородой, поговорил с Курбаном.
– Не соглашается. «Пускай, – бает, – поживет. Привыкнет – не стану приковывать».
Рабов подняли чуть свет. Сунули по маленькой черствой лепешке:
– Ешьте, люди. Время на работу.
В утренней тишине по городу разносились звонкие, заливистые голоса муэдзинов. [68] С балкончиков высоких минаретов, обратившись лицом к Мекке, [69] они разноголосо и не в лад выпевали слова молитвы.
Курбан и его рабы, а с ними и раскованный Никита отправились на базар. Базар в Казани, как во всех восточных городах, служил не только местом торговли, но и средоточием всех ремесел. В сотнях лавчонок кипела работа. Кожевники, отравляя воздух испарениями дубильных чанов, выделывали сафьян и юфть. По соседству сапожники шили из готовой кожи обувь. Из мастерской медника доносился звон и стук молотков по металлу: там ковали затейливые медные кувшины.
68
Муэдзин (арабск.) –
69
Мекка – священный город мусульман.
Цырюльник брил голову хилому старику, ревностно выполнявшему обычай – не носить длинных волос. Смачивая макушку мыльной водой, он водил по его голове ножом и что-то оживленно рассказывал. У старика от боли текли слезы из воспаленных глаз, но он терпел.
В углу тесной базарной площади погонщики заставляли верблюдов стать на колени, чтобы развьючить. Верблюды оглушительно ревели. Хозяин каравана, темнолицый индус, разговаривал с менялой-огнепоклонником. На лбу парса [70] виднелся красный значок – символ священного пламени. В толпе слышался гортанный говор кавказца; худощавый текинец, [71] хватаясь за кинжал, грозил степенному кизилбашу… [72]
70
Парсы – секта огнепоклонников
71
Текинцы – одно из племен Средней Азии.
72
Кизилбаш (татарск.) – красноголовый; презрительная кличка персов (иранцев).
Гомон, суета, разноязычные крики, споры покупателей с продавцами… Шашлычник, поворачивая над жаровней нанизанные на вертел куски баранины, крикливо хвалил свой пахучий товар. Продавец кумыса орал, размахивая бурдюками. Астраханец громогласно предлагал отведать ароматных дынь с низовьев Волги…
В лавке Курбана началась обычная дневная работа. Ученик кубачинского [73] мастера, выходца из дагестанского аула, Курбан славился кинжалами, разрубавшими пушинку на лету. Сталь для оружия Курбан закалял сам, никому не доверял секрет.
73
Кубачи – аул на Кавказе, до наших дней славящийся выделкой превосходного оружия.
Курчавый, смуглый армянин Самсон выковывал клинки, маленький молчаливый грузин Нико шлифовал и оттачивал их, москвич Кондратий выпиливал медные рукоятки.
Многие сотни пленных мастеров работали на хозяев – татар. Не все они были захвачены казанцами во время набегов – хозяева покупали искусных ремесленников в Астрахани, в Крыму и даже в Турции.
Умелого пушкаря Самсона полонили десять лет назад турки; переходя из рук в руки, после долгих скитаний армянин попал наконец в рабство к Курбану, и этот не намерен был расстаться с невольником, способным на всякое мастерство. Грузина Нико Курбан дешево купил у астраханцев.
У Курбана полагалось работать быстро, без отдыха. При каждом промедлении хозяин бросал свирепый взгляд, а при повторении проступка по спине виновного ходила плеть…
Курбан поставил Никиту выбивать узоры на клинке по заранее наведенному рисунку. Такая работа Булату была не трудна: Кондратий угадал это по первым сноровистым движениям Никиты, хотя старый зодчий не успел ничего рассказать о себе товарищу по несчастью.
Курбан как раз не мог оторваться от горна. А Кондратий шепнул Никите: