Золоченые
Шрифт:
– Дека, – напоминает о себе Бритта, мельком оглядывая девушек с пустыми глазами.
– Они пострадали сильнее, чем мы можем себе представить, – наконец отвечаю я с мрачным выражением лица.
Бритта бросает на меня полный слез взгляд.
– Нам повезло, да?
Сжимаю ее руку.
– И до сих пор везет, – твердо шепчу. – Мы есть друг у друга.
И я правда так думаю. Мне везет, что рядом со мной Бритта, еще кто-то, с кем можно это пережить.
Она кивает, и мы подходим к двойным дверям в конце коридора.
Зал, в который мы входим,
А что пугает еще сильнее – так это стоящие в ряд юноши, все в доспехах и боевых масках.
Чуть не спотыкаюсь от одного их вида.
Юношей около сотни, примерно столько же, сколько нас, алаки, и они стоят по стойке «смирно», с прямой спиной, с рукой на сердце. Всем им примерно от шестнадцати до двадцати, все они кажутся суровыми и неприступными, под боевыми масками в глазах плещется отвращение.
Мое сердце срывается в неистовый, полный страха ритм. Едва сдерживаю желание обхватить себя руками.
– Что это? Почему они здесь? – спрашивает Бритта, нервно придвигаясь ближе.
Я качаю головой:
– Не знаю.
Я так нервничаю при виде этих юношей, что не сразу замечаю помосты. Их десять, они возвышаются над нами, крепкие и внушительные, и к каждому с двух сторон ведут ступеньки. На восьми помостах сидят чиновники, разложив желтые мантии, со свитками и чернильницами под рукой. Центральные два, однако, занимают командиры джату, оба темноволосые и в боевых масках. Мой взгляд тут же приковывает к себе тот, что слева. И дело не только в его волосах, заплетенных в замысловатую косу и уложенных ярко-красной глиной, но в его телосложении, более миниатюрном, изящном, несмотря на мускулистость.
Он кажется почти… женщиной, но этого не может быть. Женщинам запрещено командовать джату.
– Выровнять строй! – рявкает рядом с нами стражник, отчего я, вздрогнув, отрываюсь от созерцания.
Он толкает девушку впереди меня, и по залу вдруг эхом разносится злой крик:
– Убери от меня грязные лапы!
Он доносится из конца зала, где высокая худая девчонка бьется в руках аж четверых провожатых, не меньше. Она дергается так яростно, что несколько мужчин отлетают в стену. Я тру глаза, моргаю снова и снова, чтобы убедиться, что они меня не обманывают. Девчонка стряхнула провожатых, как жалких блох! Такого я никогда не видела, даже у мужчин. Неужели это та самая сила алаки, о которой рассказывала Белорукая, та самая сила, которая позволяла мне во сне разрывать в клочья меховые одеяла?
Когда девчонка выхватывает у провожатого меч и угрожающе им взмахивает, к ним бегут со вскинутыми копьями несколько джату. В считаные мгновения они окружают бунтарку, острые наконечники устремляются ей в горло.
– Отпустить!
Все, и я в том числе, оборачиваются на внезапный и властный окрик. Из строя вперед выходит и направляется к гордой девчонке высокий, мускулистый юноша, каждый его шаг размерен, обдуман.
– Она – солдат в войне против смертовизгов, – заявляет юноша, отрывисто и четко, как тот, кто больше привык говорить на хемайранском, нежели на отеранском. – И у солдат есть права.
Права? Слово кружится у меня в голове, яркое и невероятное. Права – прерогатива мужчин и юношей, а не женщин, и уж никак не алаки. И все равно, слово расцветает для меня далекой надеждой, к которой страшно даже прикоснуться.
– Разве это не так, капитан Келечи? – Юноша смотрит на более высокого командира.
К моему удивлению, командир кивает.
– Верно, новобранец Кейта, – отвечает он. – У каждого здесь есть права, хотя некоторые присутствующие все же пытаются выйти с ними за рамки приличия.
Командир бросает неодобрительный взгляд на бунтарку, и та с отвращением сплевывает на пол. Издав неодобрительный звук, командир жестом приказывает юноше по имени Кейта продолжать.
– Ознакомь ее с правами новобранца императорской армии, новобранец Кейта.
– Есть.
Кейта идет к бунтарке, на ходу снимая шлем и боевую маску. С изумлением вижу, что он темнокож, как я, даже темнее, а его глаза золотистые и цепкие, как у ястреба. Он так коротко острижен, что кажется почти лысым. Ему около шестнадцати, но во взгляде такая твердость, что говорит о зрелости.
Кто такой этот Кейта, что он так хорошо знает командира?
Даже доспехи его выделяются на фоне остальных джату более богатыми украшениями. Отец однажды рассказал мне, что на доспех каждого джату нанесены хемайранские символы, прославляющие давние битвы, славные победы. У Кейты этих символов гораздо больше, чем у любого джату, которого я когда-либо видела, и по эмблеме с оскаленным орриллионом на каждом плече.
Возможно, это семейная реликвия, что досталась ему от отца или дяди. У аристократии передаются несколько таких предметов. В любом случае, он явно стоит выше остальных джату. Богаче, несомненно. Должно быть, он из хемайранских благородных, о которых я столько всего слышала. Это объяснило бы такое близкое знакомство с командиром, а также легкость, с которой юноша говорил без разрешения.
Когда он приближается, бунтарка недоверчиво кривит гордое, утонченное лицо.
– Больше ни шагу! – щерится она, и красно-коричневую кожу заливает румянец гнева. – Хватит с меня вашей лжи! Солдаты императорской армии? Отпущение грехов? Ложь, все ложь! Вам только и надо, чтобы наша кровь здесь по полу потекла рекой, чтоб потом ее продавать, никчемные вы ублюдки! – Она тычет в юношу мечом.
Кейта поднимает руки в умиротворяющем жесте.
– Это была правда. Ты вольна поступить, как тебе хочется, – произносит юноша и окидывает взглядом остальных девушек. – Вы все вольны. Пожелаете уйти – уходите.