Золотая Колыма
Шрифт:
Болдырев не допускал никаких отклонений от институтских правил, но, выслушав Цареградского, сказал:
— На Колыму? В качестве палеонтолога? Заманчиво! Что ж, сделаю для вас исключение, если сумеете за оставшийся короткий срок собрать все необходимые рецензии. Попросите оппонентов держать вашу работу не более двух дней, иначе не уложитесь...
Цареградский так и сделал, и 14 мая защитил диплом на тему: «Мозозавры в современном научном освещении», получил квалификацию горного инженера, разыскал Билибина, чтоб с радостью сообщить ему и об окончании института, и о предложении Геолкома ехать в экспедицию на Колыму.
Юрий Александрович пожал ему руку:
— Весьма рад, поработаем вместе!
Тогда же, в мае, Геолком направил в Колымскую экспедицию и астронома-геодезиста для триангуляции и определения сети астрономических пунктов с целью уточнения карты.
Билибину астроном представился так:
— Митя.
— Кто?
— Митя Казанли.
Билибин окинул с высоты своего роста щупленького паренька, пухлогубого, с бюрозово-небесными глазами, невольно подумал о нем: романтик, стремится к звездам. И не очень ошибся.
Митя стремился к звездам с детства. Десяти лет, в Ессентуках, где лечился отец, Митя убежал из дому и попытался совершить восхождение на гору Машук, но не добрался. Его нашли, вернули и на вопрос отца, зачем ему сдалась гора, Митя ответил:
— На горе небо ближе.
Отец, чувствуя, что болезнь ведет его к концу, говорил: «За дочку я не беспокоюсь, но Митя... У него умная голова, но...» Отец умер накануне революции. В тот год Митя бегал за матросами, опоясанными пулеметными лентами, видел, как они брали штурмом Зимний дворец.
Билибин, определив на глаз, что перед ним романтик-звездочет, не без ехидства спросил:
— Стихи пишете?
— А что? — ощетинился Митя.
— Ничего. Пригодилось бы при составлении отчета.
— Нет, не пишу. А на скрипке играю. У меня отец — известный музыкант, пропагандист русской музыки. В энциклопедии о нем читали? А я, как вам известно, астроном-геодезист.
Небесноглазый астроном не отличался ни застенчивостью, ни скромностью, по не хвалился. Видно было, что ему все равно, что о нем Билибин подумает, и говорил он прямо, открыто, без всяких подтекстов.
— В армии, разумеется, не служили,— сказал Билибин почти с уверенностью.
— Служил. Четырнадцати лет вступил добровольцем в РККА, уговорил отправиться на фронт и свою мать. Вместе служили при штабе Седьмой армии: я — связистом-самокатчиком, она — писарем-переводчиком.
— Вот как? А я с отцом служил при штабе Шестнадцатой, и мне приходилось бывать и писарем, и учетчиком...
— В двадцатом году после приказа о демобилизации из армии женщин и несовершеннолетних меня перевели в трудармию на Гатчинский хлебозавод. Там работал и учился. Сначала в дневной школе, потом перевелся в вечернюю, закончил ее, поступил в университет на астрономо-геодезическое отделение физико-математического факультета.
Юрий Александрович видел в астрономе и что-то наивное, н очень серьезное.
— Геодезистом работали? Астропункты устанавливали?
— Работал. Устанавливал. В Криворожье. В Карелии.
— Но Колыма не Криворожье и даже не Карелия.
— Знаю. Край суровый, неисследованный, потому и еду.
— Ну, что ж, Дмитрий Николаевич, едем вместе.
На другой день Митя сдавал последний экзамен. Он отвечал по теории относительности, говорил о координатах времени и пространства. Экзаменатор увлеченно слушал его и, сам глуховатый, гудел ему на ухо:
— Хорошо, мой друг, хорошо! Несколько лет углубленной работы, и кафедра вам обеспечена! Я предлагаю вам остаться в университете...
— Я еду на Колыму.
— К кому?
— На Колыму! Договор заключен. Деньги в кармане!
— Забавный молодой человек!
Мите оставалось защитить диплом, но это он считал формальностью: «Приеду с Колымы — сделаю». Он побежал по магазинам закупать топографические сумки, рюкзаки, светящиеся компасы и самопишущие ручки, книги по геодезии, астрономии и многим другим наукам, которые не мог купить на стипендию, обзавелся карабином и патронташем.
Своей квартиры Митя не имел. Все купленное он приносил в комнату сестры, заваливал все стулья, диван и стол, и вскоре комнатушка в шестнадцать квадратных метров превратилась в склад Колымской экспедиции.
Митя привел сюда и Цареградского, представил сестре Ирине:
— Мой друг Валентин. Едем вместе.
Оба они пришли в новеньких кожаных тужурках со всевозможными ремешками и пряжками. На голове у Валентина фуражка с лакированным козырьком, с горняцкими молоточками, у Мити — большая кепка блином.
Митя и Валентин притащили с собой аппаратуру, приборы, большие ящики для укладки вещей. Список снаряжения, составленный Билибиным, был велик. К сборам привлекли и Ирину. Попросили ее сшить сто маленьких, как кисеты, мешочков для колымского золота и других ценных образцов.
В один из этих хлопотливых дней к Ирине пришел приятель Коля Корнеев. Он только что окончил Академию художеств. Сын портного очень гордился дипломом архитектора, но распределением был недоволен:
— Что я там буду делать — в Новгороде? Я хочу строить новое, а не копошиться в обломках прошлого.
— Я помогу тебе,— вдруг уверенно заявил Митя.— Видишь, сестра шьет мешочки? Это для золота. Я еду на Колыму и могу тебе предложить в нашей экспедиции должность завхоза. Поедешь на Колыму — тебя наверняка освободят от Новгорода.
Коля вытаращил глаза. Митя, имея голову, полную неожиданных идей, часто так вот огорошивал. Коля захохотал. Митя, оставаясь серьезным, развернул карту, положил ладонь на Крайний Северо-Восток.
— Видишь, пусто, ни одного города. Здесь мы найдем золото и начнем строить города. Ты будешь первым архитектором первого города на Колыме. Тебя это устраивает?