Золотая Колыма
Шрифт:
— По Малтану на плотах плыть можно?
— Малтан можно. Бохапча не можно.
— Почему?
— Бешеная Бохапча.
— Как бешеная?
Макар Захарович нагнулся над спичечной картой, разбросал спички там, где текла Бохапча:
— Тут — тас, тут — тас, много — тас...
— Камней много. Пороги,— перевел Раковский.
— Улахан начальник, большой начальник, однако, покойник будешь.
— Почему? Чего ты шаманишь, Макар Захарович?
— Моя не шаман. Моя правду знает. Кылланах знает. Плохая река Бохапча. Наши люди не ходят. Казаки плыли — покойники были.
— Ваши люди не ходили. Казаки не проплыли. А мы проплывем! Но что же получается, догоры? — вдруг задумался Билибин и стал что-то подсчитывать.— По карте, составленной Геологическим комитетом Академии наук, Колыма от Олы — в шестистах километрах, а на спичечной и четыреста не наберется. Кому же верить?
Все примолкли и недоуменно переглянулись.
Ответил Раковский:
— Почтенные академики своими ножками здесь не ходили, а Макар Захарович и Кылланах каждый кес на животе проползли. Их карта точнее ученой.
— Да и я так думаю,— сказал Билибин.— Да вот от радости в зобу дыханье сперло. Из Олы еще не вышли, а двести километров уже отмахали! Спасибо, Макар Захарович! Спасибо, догор Кылланах. Художник Корнеев, зарисуйте эту карту! Она войдет в историю великих открытий! Макар Захарович, будь нашим проводником! Веди в горы, вот сюда до сплава! Обратно вернешься и еще раз проведешь! И все твои кони будут целы, а если какая лошадка погибнет — заплатим, сполна заплатим...
Старик Медов снова запричитал и опять стал отговаривать от сплава по Бохапче, но тут все, разгоряченные, начали Макара Захаровича уговаривать и так расписывать его достоинства, что получалось — во всей Якутии и на всем свете лучшего проводника и землепроходца, чем Макар Захарович Медов, не было, нет и не будет.
Эти похвалы «сопсем молодому Макарке» разобидели столетнего Кылланаха. Он вскочил не по годам шустро и объявил:
— Макарка не пойдет — моя пойдет! Бешеная Бохапча — начальник смелый, улахан начальник! А сопсем молодой. Макарка — трус, однако. Не саха — Макарка, сахаляр — Макарка, баба — Макарка.
Таких упреков от своего многолетнего друга Макар Захарович никогда не слышал. Они его задели за живое. И он согласился не только провести экспедицию за хребет, до реки Малтан, но и коней подыскать, на худой конец — вьючных оленей...
Билибин тотчас же распорядился: все — на мобилизацию транспорта!
Петр Каллистратович заявил:
— Создадим артель «Красный якут»!
В поисках тягла обошли всех якутов, тунгусов и камчадалов, но ни в Нухе, ни в Быласчане, ни в самой Гадле, ни в самой Оле лошадей не купили, не заарендовали, ездовых оленей не выпросили. Лишь Макар Захарович предложил трех своих лошадей, которые должны вернуться из тайги, да еще двух, заморенных, была надежда взять у сына Кылланаха, тоже по возвращении его с гор. У самого богатого саха Александрова было семь коней, но он их продал охотским старателям.
Старик Медов посоветовал закупить оленей у Луки Громова. У него восемь тысяч голов, а может, и больше, есть и ездовые. За то что платил большой ясак белому царю, медаль носит. Все тунгусы Уяганского, Маяканского, Тасканского родов под его рукой. Лука продаст — и другие продавать будут. Лука откажет — никто не поможет. Не очень-то он, тунгусский князец, признает новую власть, но уговорить его можно, если не поскупиться на подарки. Деньги не возьмет: что ему с ними делать! В тайге магазинов нет.
Подарками: серебряными полтинниками, шелковыми лентами, разноцветным бисером, моссельпромовскими леденцами, кирпичным и байховым чаем и огонь-водой — Раковский набил полную сумку и пошел вместе с Макаром Захаровичем на речку Маякан, в долине которой кочевал в то время Лука Громов.
Старик Медов всю дорогу кряхтел и жалостливо вспоминал своего ученого коня, переданного четыре года назад за долги Луке Громову. Должен был Луке восемьдесят рублей, конь, конечно, стоит дороже, но дал его под залог, а тунгусскому князцу конь ни к чему, и он продал его тому самому Конону Прудецкому, которого огрела остолом Иулита Свинобоева... И поделом — злой человек, дурной, купил ученого коня, чтобы пустить на мясо. Макар тогда просил волревком, чтобы запретили ему, Прудецкому, резать коня, а он, Макар, продаст новую швейную машинку, коей только что обзавелся, чтобы обшивать кудринят, и вернет долг Луке Громову, Но Конон Прудецкий местной власти заявил: никаких дел с Макаром Медовым не имел, коня купил у Громова. И убил. А он, Макар, с тем конем всю Колыму исходил. Ученый был конь, все тропы знал...
С неохотой шел к Луке бедный Макар, едва передвигал ноги. Сергей так медленно по тайге никогда не ходил. Плелись два дня, на третий увидели огромное стадо оленей, а на берегу сверкающего, как полтинник, озерка — остроконечные чумы, крытые ровдугой.
Сергей обрадовался — наконец-то дошли, а Макар скис:
— Кусаган, Сергей, сопсем кусаган...
— Какая кусаган? Какая беда?
— Мас суох. Сэргэ суох.
— Коновязи нет? А зачем она? У нас лошадей нет...
— Мас суох — эн капсе.
— Ясно,— догадался Раковский: он кое-что слышал о таком тунгусском обычае: сэргэ, точнее, просто толстую палку не поставили, значит, гостей не принимают.— Так что же делать? Зря подарки тащили? Так?
— Так...
— Нет, не так! Пошли, будем убеждать, требовать, форсировать.
— Не надо, Сергей! Оленей угонят... Ждать надо. Палатку ставь. Чай пить будем. Ждать будем.
Поставили палатку, заварили ароматный чай — далеко пахнет. Макар Захарович пил, громко причмокивал;
— Хорошо! Ой как хорошо! Сопсем хорошо!
Пили долго, но из стойбища никто не глянул в их сторону.
— Барда спать. Чай оставь. Все оставь.
Макар залез в палатку, Сергей послушно за ним, оставив все съестное у костра. Ночь была светлая, комары набились под полог. Выкурили их, улеглись и вдруг слышат шепот.
— Пришли,— улыбнулся Макар Захарович и приоткрыл полог.
У костра стояло четверо ребятишек, немытых, тело в коросте, в непричесанных волосах пух. Они вытаращили черные глазенки на монпансье и глотали слюнки.