Золотая Колыма
Шрифт:
Часть третья
ЧУДНАЯ ПЛАНЕТА
ПАХАЛИ ДО КРОВАВЫХ ЭПОЛЕТ
Перед сплавом Билибин заснуть не мог. В дневнике записал:
«29 августа, среда.
Ночь пасмурная и теплая. В б часов 50 минут начался дождь. Шел с перерывами.
С утра складываем груз на плоты. Плот «Разведчик» — длина 10 аршин, ширина 6 аршин, посадка 2/4 аршина — груз, не портящийся от подмокания: горные инструменты, спирт, мука, крупа, сало, масло. Плот «Даешь золото!» — длина 12 аршин, ширина 6 аршин, 16 бревен, посадка около 2/4 аршина — груз, портящийся от подмокания: личные вещи, экспедиционное снаряжение, сахар, соль, табак, спички, сушки.
Отплываем из Белогорья в 12 часов 51 минуту.
В 13.15. «Разведчик» ненадолго сел на мель.
13.23. «Даешь золото!» сел на мель. Вскоре подошел «Разведчик» и сел рядом. Стяжками снимали оба плота.
14.27. Снялись с мели. Вскоре «Разведчик» еще сел ненадолго.
Вследствие очень частых заворотов и постоянных мелей вести точную съемку невозможно. Общее направление долины реки далее — 350°. Средняя скорость плотов — 6 км в час».
На этом закончились записи в сохранившемся дневнике.
Еще на плотбище Юрий Александрович ставил водомерные рейки и с тревогой отмечал, как быстро падает вода — за сутки на двенадцать сантиметров! А когда остановились на первый ночлег, тревога усилилась — только за ночь вода убыла на десять сантиметров!
Лучшее время после дождей было упущено. Малтан мелел на глазах и обнажал перекаты. И скоро пришлось не столько плыть, сколько пропахивать плотами реку. Чтобы хоть немножко приподнять воду, собрать ее под плотом, с переднего торца опускали оплеухи — две длинные, широкие, заранее вытесанные доски. Эти передвижные плотники иногда выручали, но чаще приходилось проталкиваться стягами — крепкими сухими лиственничными кольями в два метра длиной.
Каждый плот с грузом весил не менее тонны. Подсовывали эти стяги под торцы и, по щиколотку увязая в мелкой гальке, разворачивали тяжело груженные махины туда, сюда, обратно, пока не сталкивали. Когда садились на мель рядом два плота, то налегали на них всем гамузом, вшестером. А если один ушел, другой засел, то тут вся тонна приходилась на троих.
Так и стягивали с мелей, волоком перетаскивали через перекаты. Толщиной в доброе бревнышко, стяжки ломались, будто спички. Чаще всего у Юрия Александровича — не соизмерял свою силушку. От этих стяжков в ногах долго не унималась дрожь, ломило все тело, а на плечах загорелись рубином ссадины.
А позже Билибин вспомнит: «Через три дня у всех у нас на плечах образовались кровавые эполеты».
Камни стесывали бревна как топором, перетирали тальниковые кольца. Хорошо, что их много нарезали про запас, на ходу меняли, а то плоты развалились бы.
Перекатам и мелям, казалось, не будет конца. Опасались бешеных порогов, а тут трясогузкам по колено. Погуливают по камешкам, едва прикрытым водой, и кокетливо помахивают хвостиками. О порогах стали мечтать — поскорее бы до них добраться. И есть ли они?..
После впадения Хеты воды в Малтане заметно прибавилось. Перекатов стало меньше, пошли глубокие плесы. Плыть стало веселее.
После еще одного притока, речки Асан, вынесло на такое длинное плесо, что заскучали. Плыли по нему часа полтора, не шевеля веслами. И тишь такая, что слышно, как вода журчит под плотом, убаюкивает.
Только главному лоцману не спалось. Это плесо ему не нравилось. Напряженно вглядывался, вслушивался, даже про трубку свою забыл — она не дымила. И вдруг как гаркнет:
— Бей право!
От его зыка Миша, прикорнувший у кормового весла, чуть с плота не свалился. Все вскочили, затабанили веслами и шестами. Плоты вырвались из быстрины, заскрипели по прибрежной гальке и врезались в перемычку протоки. Команду исполнили вмиг, но потом стали пересматриваться — зачем свернули? Чтоб опять стяжками ворочать?
Лоцман молча раскурил трубку, молча обошел и осмотрел плоты— надежно ли сидят? — и, никому ничего не объясняя, пошагал туда, где за небольшим островком, за сквозными красноталами ртутью сверкала река. Демка весело потрусил за хозяином. И все, немного постояв, двинулись за Демкой.
Прошли несколько шагов и увидели такое, что Миша Лунеко, бывавший на Енисее, на Амуре, впервые ощутил, как поднимаются на голове волосы дыбом. Да и не он один.
Вода падала с двухметровой высоты и с грохотом разбивалась о камни. Несколько самых крупных торчали над водой, а сколько под водой — не счесть. Вокруг круговерть — будто в кипящем котле.
Если бы не главный лоцман, то троим: самому Степану Степановичу, Сергею Раковскому и Михаилу Лунеко — была бы верная смерть. Не только костей... от «Разведчика» и щепок не осталось бы.
Все стояли на обрывистом краю порога и, не веря, что остались живы, долго не могли вымолвить ни слова.
Наконец Юрий Александрович раздумчиво протянул:
— Н-да... «Так вот где таилась погибель моя». А ведь ни Макар Захарович, ни Кылланах об этом пороге на Малтане ничего не говорили...
Билибин не досказал, что подумал, но все поняли его и подумали так же: если на этом, не упомянутом якутами пороге плоты могли разбиться, то что же ждет их на самой Бохапче...
— Ну, что ж, догоры, надо быть осторожнее. Как говорят тунгусы, глаза есть, однако, видеть надо.
Вернулись к плотам, осмотрели протоку. Она была невелика, но в трех местах совершенно сухая. И весь день, до глубокой ночи, разгребали деревянными лопатами и голыми руками галечные наносы, собирали воду, проталкивали плоты все теми же стягами и плечами с еще не зажившими кровавыми рубцами.
Так проложили канал и обошли порог. Порог назвали Неожиданным, протоку — Обводным каналом.
— Есть такой в Ленинграде,— пояснил Юрий Александрович.
При свете костра в конце рабочего дня он, как всегда, делал записи в полевой книжке, наносил пройденный маршрут на глазомерную карту. И в эту ночь натруженными, чуть дрожащими от работы пальцами — а они были у него крепкие, сильные — держал красный граненый карандаш.