Золотая Колыма
Шрифт:
— Подвел нас Безымянный, не оправдал надежд,— печально констатировал Билибин.
— Поликарпов чувствует себя виноватым и несчастным.
— Н-да, заявочка его на долину Безымянного не подтверждается... Но пусть он голову не вешает. Подойдут наши. Организуем второй разведрайон по Среднекану, выше устья Безымянного. Возможно, россыпь идет оттуда... А летом развернем поиск. Нам бы лишь лета дождаться.
А долгая колымская зима только еще начиналась.
ПЕРВЫЙ ПРАЗДНИК НА ПРИИСКЕ
За какую-нибудь неделю морозы сковали игривую речку Безымянную.
21 октября по ее льду, не встретив ни одной полыньи, пришел с прииска Поликарпов. Он принес обратно почту, которая направлялась в Олу с Оглобиным. Филипп Диомидович уходил с девятью лошадьми и вместе с ольчанами из артели Сологуба. За Среднеканским перевалом они окунулись в такой глубокий снег, что пришлось вернуться. Три лошади у них пали, трех, вконец истощенных, они вынуждены были забить уже на стане, а те, что остались, настолько ослабли, что, если и их не поставить на корм, подохнут... Кормить же на прииске нечем: ни овса, ни сена...
— Вот она, матушка-тайга,— закончил свой невеселый рассказ Филипп Романович и еще печальнее добавил: — По такому снегу олени с Олы не пройдут, транспорта нам скоро не дождаться...
Чтобы хоть как-то утешить Поликарпыча, Раковский бодренько сказал:
— Якутским правительством к нам специально прикомандирован человек! Владимиров Елисей Иванович. Сейчас они с Билибиным на охоте. С Владимировым прибыл и Петр Попов из Тасканского кооператива. Мы заказали им теплые вещи, лыжи, кой-какие продукты. Многого не обещают, но кое-что к первому декабря подбросят, оленей подгонят...
Филипп Романович то ли уже знал об этом, то ли не очень верил в успех этого предприятия, как-то безучастно выслушал и направился к выходу.
— А может, Владимирова попросить насчет коней? — как утопающий за соломинку, ухватился Раковский.— Пусть отведет их в Сеймчан, к якутам, у них сено, наверное, есть, до весны постоят, а за прокорм заплатим!..
Поликарпов остановился в дверях, оживился:
— Очень хорошо бы! А то, ей-богу, жалко лошадок.
Морозы крепчали с каждым днем. Ночью 3 ноября в градуснике замерзла ртуть. Значит, ночью было все пятьдесят. И шептали звезды.
Собрав все порожние посудины, Билибин разливал по ним спирт и воду. Сначала делал расчеты на бумаге, чертил графики, потом тщательно отмерял жидкости стаканом, царапинами нанося деления, а затем эти жидкости перемешивал. Одну из этих смесей выставил на мороз и, когда смесь в бутылке зашуговала, он, сверясь с показаниями термометра, воскликнул:
— Точно как в аптеке!
Все бутылки с разными смесями развесил под стрехами.
Рабочие, придя с шурфовки, были немало удивлены. Первым высказал догадку Алехин:
— Ясно. Вместо фонарей, Как в большом городе!
— Братцы! — поддержал его Лунеко.— Ведь через три дня — праздник! А мы заработались и счет дням потеряли...
— Темнота! — с некоторой обидой протянул Юрий Александрович.— Это же термометры! Спиртовые термометры собственного изготовления! Перед вами, догоры, смесь воды и чистого спирта, spiritus vini, в точно рассчитанных количествах. Вот в этой бутылке расчет такой: как смесь зашугует — значит, пятьдесят градусов мороза. А в этой — пятьдесят четыре, здесь — пятьдесят восемь и так далее до семидесяти. Понятно?
— Понятно... Но сколько же на эту затею спирта пошло? Не весь ли запас?
— Весь, товарищ Алехин!
— Вот тебе, бабушка, и Юрьев день...
— Юрий Александрович, а чем же праздник Октября отмечать?
— Трудовыми успехами, товарищ Лунеко!
— И не жалко вам, Юрий Александрович?
— Жалко! — засмеялся Билибин.— Но ничего, догоры! Все это добро от нас не уйдет. Как под праздник вот эта, к примеру, бутылочка зашугует, так и мы ее зашугуем. Согласны?
— Ура! Качай начальника!
— А вдруг не зашугует,— засомневался Алехин.— Лучше бы в меня вливали эти смеси... Стал бы я жертвой науки и точнее показал градусы: зашуговал — пятьдесят градусов, свалился — все шестьдесят...
Все захохотали, но сомнение осталось:
— А вдруг к празднику потеплеет?
— Нет! — авторитетно заверил Раковский.— Погода, по моим наблюдениям, установилась, морозит основательно.
Ему поверили, успокоились, и его предсказание сбылось.
6 ноября зашуговала в бутылке смесь, хотя и не самая крепкая, но приличная, градусов под шестьдесят. Седьмого эту бутылку торжественно и бережно внесли в барак и с подобающим великому дню тостами распили.
В этот момент с прииска заявился профуполномоченный, он же и старший артельщик хабаровцев — Андрей Шестерин, чтобы пригласить разведчиков на стан, на торжественное собрание. Пошли туда дружной колонной и песню грянули: «Смело мы в бой пойдем».
С этой песней ввалились в барак хабаровцев — самый большой на приисковом стане. Билибин и Раковский прежде бывали здесь, на промывке песков. Старатели мыли лотками прямо на земляном полу, среди нар. Тогда воняло сыростью, пылью, осевшей на стенах, шерстью непросыхающих полушубков, портянками, махоркой... Сегодня на вошедших пахнуло свежим ароматом хвои. Все простенки, углы и даже закоптелый потолок были убраны ветками стланика, только что нарубленного, из-под снега, и потому очень пахучего.
— Благодать! — воскликнул Билибин.— Как на рождественской елке!
— А у нас в России так после дождя в бору...— вздохнул кто-то.
И все начали вспоминать свои родные места, еловые, сосновые, кедровые...
— И кой черт загнал нас на эту Колыму?!
— Тут и лесов таких нет...
— И цветов нет...
— И баб нет...
— Ничего, товарищи, ничего,— успокаивал Оглобин.— Здешняя тайга тоже богата и красива. Говорю вам как бывший охотский лесничий. Вот дождемся весны...