Золотая Колыма
Шрифт:
Так разные люди, гидрографы, геологи, советские работники, пришли к единому мнению: лучшего места, чем бухта Нагаева, для строительства экономического, транспортного и культурного центра на Северо-Востоке нет. Так бухта Нагаева стала бухтой Добрых Надежд.
3 июня 1929 года из Владивостока вышел пароход «Эривань», вскоре за ним «Генри Ривьер». Почти одновременно, 20 и 22 июня, они доставили в бухту Нагаева постройки культбазы. Их рубили в Приморье из добротной лиственницы. А здесь стали собирать. Ставили здания фасадом к бухте. Незакатное летнее солнце могло освещать их со всех сторон, а зимнее бросало из-за сопок полуострова оранжевые и алые лучи в широкие окна фасада, такие широкие, каких прежде в этих краях не видывали. Первой построили школу, за ней — больницу и ветлечебницу, рядом со школой начали возводить интернат для туземных ребятишек.
В первой половине сентября на зафрахтованном дрянном китайском пароходишке с громким названием «Фэй-ху» («Летучий тигр») прибыли из Владивостока педагоги, врачи, ветеринары, заместитель заведующего культбазой, мастер-механик.
В старину городами становились военные крепости, торговые села, фабричные поселки. Город же на берегу бухты Нагаева начинался с культбазы, сразу как культурный центр.
Комиссия Ольского рика рекомендовала:
«...Разбить перед зданиями сад и сделать спортивную площадку. Улицы устроить с проезжим полотном дороги шириною в 8 метров, кюветов в 2 метра, с двумя панелями по 5 метров под посадку деревьев, сохраняя такие по возможности при вырубке и корчевке. Разработать проект предполагаемой канализации, благоустройства, водоснабжения...» Одним словом, город-сад.
Школу построили прекрасную. Учителя приехали замечательные, молодые энтузиасты, из которых в будущем вырастут профессора, но учить пока было некого. Уговаривали родителей посылать детей в школу, а темные тунгусы удивлялись:
— Зачем? За оленем ходить надо, белку стрелять надо... А школа зачем?
Другие, видевшие в своей жизни из грамотных только купцов-обманщиков, убежденно говорили:
— Тунгус грамотный будет — плут будет.
Третьи вторили голосам богатых оленехозяев и шаманов:
— Дети в школе новые песни петь будут, родителей уважать перестанут, шаманам верить не будут.
На первый учебный год с великим трудом удалось набрать 14 учеников: 13 мальчиков и одну девочку. Да и тех привезли лишь к октябрьским праздникам.
А когда Юрий Александрович вместе с Кондратьевым пришел в первый раз на культбазу и попросил временного пристанища для экспедиции, в школе не было ни одного ученика, и заведующий культбазой Иван Яхонтов предложил :
— Располагайтесь в этих классах.
Заняться переброской грузов в бухту Нагаева Юрий Александрович попросил Цареградского;
— Тебе все пути туда знакомы. А я в Оле с Казанли и Корнеевым займусь картами, благо под рукой Макар Захарович, Кылланах и другие землепроходцы. Раковский с его дневниками мне будет очень нужен, а тебе поможет Кондратьев, и ты, пожалуйста, не откладывай на завтра. Хотя Север жить не торопится, но никогда не знаешь, что он выкинет завтра. На одного «Воровского» рассчитывать не будем. И весьма возможно, последний пароход в Олу не придет, а туда обязательно.
Переброска грузов Валентину поначалу не улыбалась. Камней — больше тонны! А сколько тюков с прочим имуществом! К тому же транспортные дела у него никогда не клеились. Лучше бы карты рисовать: это он мог не хуже художника Корнеева.
Но когда Валентин Александрович узнал, что на берегу любезной ему бухты строится культбаза, для которой он предлагал место Луксу, то почувствовал себя основателем этой культбазы и возгорелся желанием посетить ее.
Завагентством Союззолота Кондратьев, ходивший после чистки гоголем, охотно предложил свои услуги, рабочих и шлюпку, заарендованную у Александрова.
Через три дня грузы экспедиции двинулись в бухту Нагаева. Перевозка их растянулась на две недели.
В начале октября на Нагаевской культбазе собрались все, кто выезжал на материк, расположились в школе, в недостроенном интернате. Достраивали сами.
— Коля,— сказал Казанли своему другу Корнееву,— говорил я тебе: «Будешь строить первый город на Колыме!» Вот ты и строишь. Оставайся здесь архитектором.
— А что? И останусь! Меня в Ленинграде никто не ждет...
— Ты опять об Иринке? Ну вышла сестренка замуж, что делать... А ты не грусти. Я тебе невесту получше привезу.
В просторных классных комнатах геологи и культбазовцы нередко чаевали вместе, бесседовали, спорили о будущем.
Билибин рисовал яркие картины:
— Колыма затмит и Алдан, и Аляску!
— А Калар? — спрашивал Николай Тупицын, заместитель заведующего культбазой, молодой, очень начитанный, по образованию филолог-китаист.
— Какой Калар? — удивился Юрий Александрович.— Не слышал.
— Пока вы Колыму открывали, в Забайкалье Калар открыли и, как пишут газеты, золото перспективное.
— Не может быть. Богаче Колымы быть не может! На Колыму надо только дорогу проложить. Вот проложат железную дорогу...
— Железную? — сявным сомнением спросил Тупицын.
— Непременно! Как американцы к Доусону...
— Когда ее построили, надобность в ней отпала: город золота Доусон стал городом призраков.
— Да, Доусон стал городом призраков. Клондайк остался заманчивым лишь в книгах Джека Лондона. Но Колыма не Клондайк и не Эльдорадо! Город, который будет построен здесь, не станет мертвым, как Доусон. Ему жить века! И железная дорога до Колымы должна быть построена. Держу пари!
— На что?
— На ящик коньяка.
Билибин и Тупицын ударили по рукам. Раковский разделил их.
Николай Владимирович Тупицын через полтора года станет талантливым геологом, проработает на Колыме до старости и с доброй улыбкой будет вспоминать:
«Билибин, уверенный в себе, в своих прогнозах, любил держать пари и часто выигрывал. Но на этот раз он мне проиграл. Дорогу до реки Колымы и дальше, на тысячу километров, построили, но все-таки не железную, а шоссейную. А что касается города, которому на берегу бухты Нагаева «жить века», тут Юрий Александрович, как всегда, оказался прав и прозорлив. И наша культбаза послужила началом этого города...»