Золотая Колыма
Шрифт:
Нельзя сказать, что алданского комиссара встретили с тем же почетом и уважением, которыми он пользовался прежде. «Алданский рабочий» разразился огромной статьей «Немного об итогах Алдана и головотяпстве аппарата», в которой вдруг взяли под защиту тунгуса Тарабукина, объявив его открывателем Золотого Алдана, а в головотяпстве обвиняли весь аппарат треста, вкупе с ним и Вольдемара Петровича. Корреспондент газеты обратился к Бертину, подлинному открывателю Алдана, Вольдемар Петрович ответил на все его вопросы, рассказал, что встретил в момент приезда на Алдан Тарабукина, богатого спекулянта-якута Рожина и двух китайцев. Они пытались здесь мыть золото тайком, что намыли и где — никому неизвестно, заявок никаких не делали...
— Тарабукин не первый открыватель, а последний, хищник на Алдане,— заявил корреспонденту Бертин.
Газета поместила беседу с Бертиным и это выражение, однако все же в чем-то оправдывала Тарабукина: в прошлом году Тарабукину-де выдали 1300 рублей на новые открытия, на разведку, которые «им истрачены в пространство», ибо «его не снабдили инвентарем для разведок».
Ныне это смешно читать, но тогда Вольдемару Петровичу было не до смеха. Прежде, бывало, комиссар хохотал так, что его раскатистый бас разносился по всей столице Алданского края, а теперь оставалось лишь горько усмехаться:
— Сколько еще нужно выбросить денег в пространство, чтоб удовлетворить необоснованные претензии хищника и пьяницы?
Мало что радовало Вольдемара Петровича по возвращении на Алдан. И прежде у него бывали неприятности, после которых он приходил домой и говорил своей Танюше: «Не подходи, я заряженный», а теперь она и без этих предупреждений старалась его не беспокоить.
И лишь приезд младшего брата несказанно обрадовал его. Эрнест поведал Вольдемару Петровичу о Колыме и Колымской экспедиции все, без утайки и, конечно, без малейшего завирательства. Вольдемар Петрович, чувствовавший себя причастным к организации Колымской экспедиции, всей душой радовался ее успехам и чуточку завидовал.
— Ну, а дальше куда? — спрашивал младшего.
— Сейчас в Иркутск, к Сереже Раковскому, затем в Ленинград. Там должны все вместе собраться. А потом обратно на Колыму! Поедешь с нами?
— Разрешат — охотно!
«И НАЧАЛ Я РАТОВАТЬ ЗА КОЛЫМУ»
В конце своей сумбурной корреспонденции «В неисследованных районах» многотиражка «Алданский рабочий» писала:
«После окончания сезона работы экспедиция Билибина спустилась по Колыме с расчетом попасть на пароход и вернуться во Владивосток водным путем. В настоящее время экспедиция должна находиться на пути к Ленинграду».
Здесь что ни фраза, то, мягко говоря, расхождение с действительностью. Экспедиция, как известно, по реке Колыме не спускалась, выбиралась к Охотскому морю сухопутьем, полтора месяца ждала пароход в бухте Нагаева, а где находилась в момент опубликования заметки никому не было известно,
«Нэнси Мюллер» дрейфовала целую неделю. Наконец буря стихла, тучи с туманами начали подниматься, и под их пологом приоткрылась узенькая, едва видимая полоска земли. Чтоб не выбросило на нее, капитан дал команду разводить пары. Машина весело заработала, и судно, ковыляя, как хромой, на одной трети винта, стало потихоньку приближаться к берегу.
— Пеледайте пассажилам,— сказал папаша Мюллер, не сходя с капитанского мостика и поглаживая заросшие седой щетиной впалые щеки,— что я не помню такого бешеного штолма и что, навелное, только их счастливой звезде я обязан спасением своей «Нэнси».
Билибин и Цареградский ответили любезно:
— Скажите папаше Мюллеру, что только ему, его выдержке и мужеству, мы обязаны своей жизнью.
Когда тучи разошлись, туман полностью рассеялся и небо вызвездилось, определили, что «Нэнси Мюллер» находится где-то между южной оконечностью Сахалина и островом Итуруп. За время дрейфа судно отнесло от берегов Камчатки почти на тысячу миль к югу. За Итурупом был Тихий океан, чуть западнее — пролив Лаперуза, ворота в Японское море.
— Теперь мы все-таки вынуждены зайти в японский полт,— виновато развел руками капитан.— Лопасти надо сменить и углем пополниться. Вы и ваши сотлудники, — посоветовал он Билибину,— на белег могут не сходить, японцы, я думаю, на болт не поднимутся, а я из полта свяжусь по ладно с Совтолгфлотом...
Билибину ничего не оставалось, как согласиться.
Кое-как «Нэнси» вошла в залив Анива и пришвартовалась к небольшому причалу. По-южному светило и пригревало солнце, зеленели берега, и трудно было представить, что там, откуда только что выбрались,— буря, снег, пурга и небо совсем иное. Сместились в пространстве и во времени года: с севера — на юг, из зимы — в лето.
Мюллер связался с Владивостоком по радио. Совторгфлот разрешил сменить винт, но просить у японцев уголь запретил, передав, что топливом можно пополниться с советского парохода «Кулу», который был на подходе к этому порту.
Углем пополнились, но винт сменить не удалось. Пришлось ковылять к другому порту. Остров Хоккайдо огибали два дня. В Хакодате искалеченной «Нэнси» довольно сноровисто поставили новый винт, команда привела в порядок рулевое управление. Двинулись к родным берегам на всех парах.
На двадцатый день после отплытия из бухты Нагаева прибыли в бухту Золотой Рог. Тут все сияло, сверкало необычно, даже звезды казались ближе и ярче. По берегам приветливо мигали огоньки и золотыми рыбками бежали навстречу по воде. Это были те самые огоньки, которые провожали экспедицию в памятную ночь 12 июня 1928 года, они будто и не гасли все эти пятьсот сорок дней и ночей.
Хорошо встретил Владивосток колымских аргонавтов. Правда, без медных труб, но зато широкими перинами гостиницы «Версаль» и бойким джазом ресторана, где отвели душу, заказывая все меню сверху донизу, снизу доверху.
Вступив на родную и большую землю, Юрий Александрович сразу же, как он выразится в своих воспоминаниях, начал ратовать за Колыму. Дальневосточное отделение Союззолота и местный Геолком выслушали его сообщение со вниманием и большим интересом. Лишь кто-то подпустил уже известную шпильку:
— Неужели Колыма богаче Калара?
Билибин с нарочитым самоумалением, но достойно ответил :
— Я из тайги, темнота, о Каларе пока знаю мало, но думаю, что цыплят по осени считают...
В этот же день к Юрию Александровичу в гостиницу пришел очень живой, подвижный, похожий на задорного подростка юноша и звонким тенористым голосом объявил: