Золотая Колыма
Шрифт:
— Ну что ж, пойдемте выяснять отношения в гостиницу,— сокрушенно сказал Юрий Александрович.
А Дима Вознесенский предупредил:
— Пойдемте! Но учтите, гражданочка, мы забронировали вам место в мужском номере. Вы, надеюсь, не против?
— Что делать? Если нет мест в женских номерах, придется пожить в мужском обществе,— покорно, с улыбкой, согласилась Рабинович.
— П-п-придется,— подтвердил Эрнест Бертин, ярый женоненавистник, и язвительно добавил: — В тайге, между прочим, никто для вас п-п-персональную палатку ставить не будет.
В гостинице пришлось, конечно, переоформлять номер. Пока одни утрясали это, другие, не боясь сгущать краски, внушали новоявленной горнячке, как ей будет трудно на Колыме.
Фаина Клементьевна соглашалась:
— Конечно, нелегко. Но зачем, мальчики, плакать раньше времени? Лучше дайте мне закурить.
— Что? — не сразу поняли мальчики.
— Я не курю! — демонстративно отвернулся Юрий Александрович.
— И я тоже,— с искренним сожалением развел руками Сергей Новиков.
— Придется мне угощать вас,— с нескрываемой иронией процедил Дима и протянул пачку: — Берите всю! Мне не жалко отравы. К тому же у меня всегда есть пачка про запас.
— Спасибо. Какие вы все добрые! — Фаина Клементьевна сладко затянулась папиросой.
— Простите,— стал извиняться Новиков,— мы встретили вас без цветов. Взяли с собой лишь...— Сергей замялся.
Но женщина поняла:
— Спасибо, я могу и выпить. Немножко, правда...
Эрнест мигом выставил обе бутылки «московской»:
— И этой от-т-травы не жалко,— и, решив испытать горную инженершу на крепость, налил ей полный граненый стакан.
Женщина пить не стала, только пригубила, оставив красный след помады на краешке стакана.
Бертин отвернулся от нее, отозвал в сторону Билибина:
— Кого нам подсунул С-с-серебровский? Юрий Александрович, свяжитесь с ним, пусть забирает обратно эту юбку или пусть к ней няньку с коровой посылает. Водку не пьет, чем поить будем?
Через несколько дней Билибин связался с председателем Цветметзолота. Серебровский ответил так:
— Я хорошо знал студентку горной академии Рабинович. Она прекрасно работала в экспедициях на Кавказе и в Крыму. Уверен, что и на Колыме справится, А если она не подходит, то я могу ее отозвать, но и состав экспедиции вместе со сметой придется соответственно подсократить на одну партию.
После такого условия Юрий Александрович развел руками:
— Придется, мужики, принимать эту Рабинович.
На это Эрнест Бертин твердо заявил:
— Но наш уговор остается в силе. Баб с собой не брать. А эту ц-ц-цыпочку за женщину не считать. Никаких ей поблажек! Сидор за нее не таскать! И пусть все делает сама как мужик. И называть ее будем промеж себя только Филиппом, а в глаза — т-т-товарищ Рабинович.
Так и делали. В одной официальной бумаге, хранящейся в личном деле Рабинович, значится:
«Прошу оформить в соответствующих документах инженеров Вознесенского Дмитрия Владимировича, Новикова Сергея Владимировича, Рабинович Филиппа Клементьевича...»
И на «Филиппа» Рабиновича выдавалась спецодежда: сапоги-ичиги, куртка-брезентовка, ватные брюки и прочее — все мужских размеров, да женских на Колыму и не завозили.
Когда Билибин принес заявку на техническое снабжение экспедиции в Инцветмет, замдиректора Шур просмотрел ее небрежно и положил в ящик:
— Подождет,— и, прищурившись, спросил: — В Москву, в Цветметзолото, поступила на вас какая-то бумага. Что вы там натворили?
— Где?
— На Колыме. Бытовая смычка или кое-что посерьезнее?
— Не знаю.
— И мы пока не знаем. Но от вашего брата всего можно ожидать. Пришлют бумагу — узнаем. И тогда будем решать,— кивнул он на заявку, положенную под шапку.
Юрий Александрович долго ломал голову: какая кляуза поступила на него в Москву? Если тот самый Матицев, который называл себя «очами Союззолота», накатал, то у него, Билибина, на этот случай не случайно припасена копия протокола того совещания партячейки и месткома Среднекана, на котором «разнесли» техрука Матицева... А может, Степка Бондарь успел что-то состряпать в отместку за то, что Билибин попросил Серебровского снять этого пьяницу и безграмотного выдвиженца... Но Александр Павлович, успокаивал себя Билибин, во всем разберется: он сам таких матицевых и бондарей повидал немало, цену им знает и их кляузам тоже.
Никакой бумаги из Москвы не пересылали, но разговоры у Билибина с Шуром проходили в том же духе. Испытующие взгляды, многозначительные намеки на что-то. Ни одного делового вопроса по организации и снабжению экспедиции не решалось. Юрий Александрович обращался к директору института, но Котульский, обычно решительный и принципиальный, отвечал не очень определенно:
— Я скажу товарищу Шуру, чтоб он занялся вашими заявками...
— А может, экспедиция отменяется? — в упор спрашивал Билибин.
— Нет, что вы, Юрий Александрович, экспедиция обязательно должна быть. Настаивает Цветметзолото, Москва...
— Тогда, может, я не устраиваю вас как ее начальник?
— Нет, нет... Лучшей кандидатуры у нас нет.
— Но Шур намекает на какие-то мои неблаговидные дела...
— Да плюньте вы на Шура! Сам бы рад от него избавиться.
Юрия Александровича обрадовала эта откровенность. Он так же от души пообещал:
— Плюну! По вашему указанию.
Оба засмеялись. Но затем Владимир Клементьевич серьезно спросил:
— Как у вас с отчетом?
— Будет готов в срок — к отъезду.
— А вы не очень торопитесь с ним? Дело серьезное, ответственное. Открытие Золотой Колымы — это не просто открытие какого-то месторождения, которые мы делаем каждый год. Ваше открытие случается раз в столетие, а то и реже. Поэтому и к отчету нужно отнестись так, чтоб потом всю жизнь ни в одном слове не раскаиваться.
Если бы это сказал кто другой, Юрий Александрович обиделся бы, пожалуй, или заподозрил что-то недоброе. Ответственности и серьезности ему не занимать. Но это говорил Котульский, крупнейший ученый и практик, человек честнейший, умудренный жизнью.