Золотая лихорадка
Шрифт:
– Вообще в своде законов империи нет законов, которые соответствовали бы истинному положению вещей на Дальнем Востоке, – заговорил за картами Барсуков.
– Да вот, например, как с китайцами поступать. Если подвести их под положение об иностранцах, прибывающих для временного жительства, то вообще черт знает что получится! – отозвался Оломов. – А мы продаем им билеты на границе по рублю! И все!
– Как в театре! – сказал Бердышов и задымил сигарой.
– Так мы руководствуемся тут либо прецедентом, либо здравым полицейским смыслом, – продолжал
– Мы ждали в свое время, – сказал Оломов, – что в Сибири и на Востоке разовьется здоровый человек и обретет благосостояние. А что получилось? Если в Америке сильно религиозное чувство и вера там основа общества, то у нас в выросшем здесь поколении религиозное чувство ослаблено. Священники приглашаются для исполнения треб, на праздниках церкви полны, но все жалуются, что нет того, что было там… Вот не раз я замечал по вашим намекам, Петр Кузьмич, что вы желали бы ради опыта предоставить поселенцам некоторую свободу. И вот они по три года мыли золото и отчета не давали, и мораль их пала. Да разве возможны все эти поступки, если бы было сознание греха, если уж нет сознания преступления перед законом. Мы ждали, что из них получатся фермеры, а они общину бросили и фермерами не стали.
Утром Бердышов послал телеграмму генерал-губернатору в Хабаровку.
Через три дня пришел ответ.
Генерал просил Барсукова тщательно во всем разобраться, решить все на месте, считая возможным освобождение рабочих и старателей, трудившихся для золотопромышленной компании Бердышова. Одновременно Оломов получил телеграмму, где генерал-губернатор благодарил его за проявленное рвение.
У буфета среди хрусталя и фарфора мелькали официанты, стуча рюмками и посудой. В тяжелых канделябрах светло горели свечи.
Складковский сохранял общественное собрание во всем блеске с тех пор, как оно было построено при губернаторах. Сегодня здесь играл духовой оркестр моряков.
Иван сидел в кресле, обхватив резные ручки из мореного дуба, и щурился, глядя куда-то.
– Какая вольная земля! Что вы, господа! Какого развития вы желаете? – твердил про свое подвыпивший Оломов. – Переселенцы посланы сюда не умничать, а хлеб сеять!
Рослый, степенный, с мягкими светлыми глазами, сидел напротив него Василий Кузнецов. Он сказал осторожно и твердо:
– Золота моют много, но уходит оно контрабандистам…
– Я сам золото китайцам продавал, – подхватил Бердышов.
А Ваське было легко сегодня на душе. Экономка подушила ему накрахмаленный платок. Дорогой запах! Покпе и Савоське пришлось бы ползать по хребтам за флакон таких духов…
И он вспомнил, Катька его ждала, Федосеич поступил в школу сторожем. Старик крепится, не пьет пока. И Василий купил сегодня в модной лавке такие же духи.
– Господа, ваш поп попался! Его духовный суд будет судить! – вдруг сказал Телятев. – Целых полтора года тянулось дело.
– Поделом! – заметил Оломов. – Это он учил крестьян заниматься хищничеством и проповедовал социализм. Этот поп вылетит теперь с Амура как
Пришли николаевские американцы: Торнтон, бледный и невысокий молодой человек, и толстяк Бутсби.
– Мартын Васильевич, знакомься! – сказал Иван. – Мой приятель, Василий Егорыч Кузнецов… Охотник! Отец его на ноге вытянул медведя из берлоги. Сын прошел с отцом пешком через всю Сибирь.
– Я тоже охотник! – хлопнул Василия по руке мистер Бутсби. – Я слыхал про вашего отца! Это мой покупатель. Мы знакомы! Здравствуйте, Василий! Завтра ваш товарищ Александр уплывает на шхуне в Америку. Вы знаете это?
У Бутсби толстые тугие щеки на узком лице и голубые глаза слегка навыкате. Он не стал поминать, что Василий когда-то купил у него конные грабли.
Бердышов заказал дюжину шампанского.
– Вы, Иван Карпыч, употребляете английские меры! – сказал Торнтон.
– Ваш отец Кон-дра-тье-вич! – весело глянув в лицо Василия, сказал Бутсби и перевел взор на Ивана, как бы сравнивал их. Васька ему больше нравился.
– Мартын не скучает, забыл свой Бостон, – сказал Бердышов. Он поднялся и, разводя руками, притопнул. – Мы с ним камчатскую восьмерку танцевать тут научились. Кто хоть раз амурской воды попил, отсюда не уедет.
– Да, да! – Бутсби тоже подскочил и топнул дважды, и они стали обниматься с Бердышовым.
– Он открыл богатый прииск! За открывателя, – сказал Иван.
– Но что-то там случилось? – спросил Бутсби.
– Не успели открыть, как старатели нагрянули! – ответил Кузнецов.
– Хищники! – пояснил Оломов.
– В хабаровской газете есть статья, – сказал Торнтон, – Кузнецов Василий Егорович, сын поселенца, открыл богатейшие залежи золота. Подпись Корягин.
– Это студент из Петербурга, он был летом у нас на приисках.
Все валилось из рук Оломова. Час от часу не легче. Студент из Петербурга, на которого было сильное подозрение, теперь писал в газету открыто. А Оломов оказывался в дураках!
Барон открыл газету на свою беду!
– Он племянник благовещенского губернатора, – сказал Василий.
«Возмутительно! – думал Оломов. – Сам генерал-губернатор мешает полиции исполнять долг. Бердышов, вот кто тут хозяин, а не мы! Корф ничего не может и не хочет сделать, он покрывает сам все темные дела Бердышова. Всех заинтересовал золотопромышленник. Добился освобождения преступников, показал себя благодетелем перед народом, заступником. Близорук Корф, сам роет себе яму!»
Оломов давно уже не брал взятки и честно служил на высоком посту. Теперь не было никакого смысла в мелких выгодах. Надо было вывести преступников на чистую воду. А все смазали! Такое дело! Провалили! Верное дело! Из-за боязни, что не будет желаемого развития, что ограничат промышленников. Купец сильнее полиции!
Утром за Василием заехал на тележке Санка Барабанов. Он вошел, в клетчатых штанах и в шляпе, во двор к Бердышову.
– Где же ты был? – воскликнул Васька.
– Вещи мои уже на корабле. Едем за Тимохой и за Сашкой. Выпускают их.