Золотая шпага
Шрифт:
Он едва успел лечь, закинув руки за голову, когда дверь лязгнула, на пороге появилась женская фигура. За ее спиной блестели высокие кирасы с конскими хвостами. Франсуаза с высоты окинула его коротким взглядом, тепло и, как он решил, искренне улыбнулась:
– Наш герой скучает… Идите, я покормлю его.
Она взяла из рук кирасира поднос. Засядько рассмотрел задранные ножки жареной курицы, гроздья крупного винограда. В середине высилась пузатая бутылка, по краям стояли два бокала. Один – фужер из тонкого стекла, второй был из темного серебра. Засядько ощутил, как холодок побежал по спине. Тогда, подслушав
Женщина сошла вниз, за спиной лязгнула дверь. Поднос она держала двумя руками на уровне пояса, и ее крупная грудь в глубоком декольте дразняще касалась края подноса, словно ее предлагали наравне с вином и жареной птицей.
Засядько сглотнул слюну. Запах жареного мяса, сочной подливы смешивался с тонким ароматом духов, женского тела. Третья курица за ночь! Похоже, он обожрется курятины так, что смотреть на пернатых не сможет.
Свечи бросали на ее лицо тени. Он нехотя поднялся, коротко поклонился и сел на свое ложе. Хоть и женщина, но пришла травить его как крысу! Правда, очень красивая женщина. Таким прощается многое.
– Добрый вечер, Франсуаза.
Ее красиво очерченные брови взлетели.
– Вы… знаете мое имя?
– Такой ослепительной женщины, да не знать?
Она с некоторой тревогой всматривалась в его мужественное лицо, темно-карие глаза, где таилась насмешка:
– Но все-таки… вы не могли меня видеть!
Он поклонился:
– Считайте, это озарение. Предчувствие необычайного! Разве это не самое необычайное на свете, что в эту мрачную камеру заглянуло такое сокровище?
– Да, меня зовут Франсуаза, – сказала женщина. Губы красиво изогнулись. – Вы чересчур галантны для русского. Вы не француз?
– Француз, – согласился Засядько. – Но с детства живу в России. И служу в ее армии, как, к слову, служат многие французы. Которые бежали от революции.
Он видел, как она закусила губу. Час назад шел разговор, что отравить надо русского, а не соотечественника.
– Я жена коменданта крепости, – сказала она, чуть побледнев. – Я слышала, он чересчур грубо обошелся с вами… И чтобы вы не составили из-за него неверное представление о Франции, я попытаюсь как-то компенсировать ваши неудобства.
– Я польщен, – воскликнул Засядько. – Но каким образом?
– Каким смогу, – улыбнулась она.
Она присела рядом, поднос поставила между ними. Засядько видел в ее глазах как замешательство, так и удовольствие, что он оказался не диким тунгусом, как представила со слов де Артаньяка. Но нервничает чересчур сильно. Вряд ли можно объяснить опасением, что внезапно явится грозный комендант крепости.
– Вам не достанется от мужа? – спросил он.
Ее лицо, созданное для поцелуев, было безупречным, а губы – полными и зовущими. В крупных, с влажным блеском, глазах ощущалась тайна, приглашение, даже намек на некую общую тайну. Нежная шея, полуоткрытые плечи, глубокое декольте, откуда из ложбинок между грудей поднимается смешанный аромат духов и женского тела. Дышала она глубже, чем следовало после трех ступенек, разве что бежала через всю крепость, отчего грудь вздымалась, туго натягивая тонкую ткань и показывая ему нежнейшие полушария.
– Муж занят делом, – ответила она, – я же, как могу, выправляю его мелкие
– Конечно, – заверил он торопливо. – Но мне не хотелось бы оставлять вас без ужина.
Она засмеялась, ее глаза с удовольствием скользнули по его мужественной фигуре. В глазах на миг мелькнула тревога, намек на страх, но это мог быть страх быть застигнутой мужем в таком неподходящем для жены коменданта месте.
– Женщины должны ограничивать себя в еде, – объяснила она. – У нас говорят: «Чтобы быть красивой – надо страдать».
– Зато могут не ограничивать в других стремлениях, – ответил он значительно.
Их глаза встретились, пару мгновений держали друг друга взглядами. Он увидел и неприкрытое удовольствие, что он оказался красивым мужчиной, а не старым уродом, и растущее сожаление, что придется его добавить к многочисленным жертвам войны, и… поверх всего темную страсть, низменную и потому могучую, не знающую преград. Страсть к мощи, богатству, власти.
– Да, – ответила она просто. – Не все женщины – игрушки в руках мужчин. Некоторые умеют выбирать дороги сами. Надеюсь, вы не откажетесь от бокала вина в честь таких женщин?
Он развел руками:
– Как можно! Только слабые мужчины хотят видеть в женщинах игрушки.
– Вы не слабый?
Он прямо посмотрел в ее глаза:
– Вы сможете убедиться.
Она вытащила пробку, начала разливатьвино. Сперва плеснула себе, подчиняясь древним правилам, что надо показать, что вино не отравлено, и чтобы крошки пробки слить себе, затем наполнила до краев его бокал, а потом уже долила себе.
Засядько с сильно бьющимся сердцем наблюдал за ее руками. На безымянном пальце поблескивает золотой перстень. Яд там. Но пока сидят вот так и беседуют, у нее нет шансов высыпать незаметно. Хотя вино подобрала умело: темное, густое. В шампанском, скажем, даже белый порошок был бы заметен. Пришлось бы долго отвлекать его внимание, пока растворится.
Его пальцы ощутили прохладный металл серебряного бокала.
– Что ж, за настоящих женщин!
Она подняла бокал на уровень глаз. Глаза ее смеялись.
– За настоящих!
На миг он ощутил беспокойство, что яд уже в его бокале, но Франсуаза тоже следила за каждым его движением, и он сделал первый глоток. Вино было отменное, с приятной горчинкой, умеренной крепостью, сладкое и густое, какие он предпочитал наливать себе, когда вынужден был принимать участие в застольях.
– Как вы уживаетесь с русскими? – спросила она. И, не дожидаясь ответа, пояснила: – Русские в моем представлении – это нечто среднее между монголами и тунгусами. А вы сложены, как я уже вижу, подобно греческому богу, глаза же у вас как у самого дьявола… у меня уже бегут мурашки по коже!
Смеясь, она протянула белую нежную руку. Кожа была чиста и шелковиста на ощупь, Засядько задержал ее ладонь в своей руке. Их глаза снова встретились, он увидел в ее лице растущее желание. Ее грудь начала вздыматься еще чаще.
Ему не надо было быть умельцем в салонных играх, чтобы понять, чего ждут от него дальше. Каждый жест этой женщины и рассчитан на тупых мужчин, что прежде всего подчиняются велениям своего мужского естества, а уж потом – Богу, королям, императорам или Отечеству. Про своих жен в эти мгновения не вспоминают вовсе.