Золотая шпага
Шрифт:
Баронесса глубоко вздохнула, ее руки обняли Засядько за шею. Он усиленно раздумывал, кто бы это мог быть, он не знал никакой красивой дамы с вот таким декольте, и страсть как-то незаметно угасла, а мозг очнулся и заработал, хотя и с перебоями и со скрипом.
– Пусть, – шепнула баронесса жарко. – Мы успеем…
– Не при ребенке же, – ответил Засядько сдавленно. – Олечка, спасибо, что сообщила. Иди, а то уже темно. Мы сейчас придем.
Она беззаботно сказала:
– Да ничего, я подожду.
– Иди, – прошипела баронесса зло.
Облитая
– Ой, как темно, в самом деле! Я боюсь идти через темный сад.
– А как ты шла сюда? – проговорила баронесса сердито.
– Да как-то не обратила внимания… Пока вы не напомнили, что темно… Ой, а сюда кто-то идет… Большой такой, страшный!..
Голосок ее был детский, испуганный. Засядько в самом деле начал слышать шаги, шорохи, движение листьев и прочие звуки, которые раньше замечал только в ночном дозоре, да и тогда они были большей частью обычным фоном живых деревьев, где ползают и срываются оземь крупные жуки, шелестят древесные мыши, важно топают ежи…
«Чертов поросенок, – подумал он сердито. Пыл угасал с каждой минутой, постепенно в сложившейся ситуации начал находить и смешную сторону. – Чертов настырный и ревнивый поросенок!»
Молодая баронесса, однако, не находила ничего смешного. Разъяренная, часто дыша, как бегущий на гору Змей, она поднялась и шумно выбежала из беседки.
Когда она скрылась в темноте, Засядько еще некоторое время прислушивался к звукам:
– Ну, где же твой большой и страшный?
Ответом было неловкое молчание, наконец она прошептала:
– Я… мне, наверное, почудилось… Выочень сердитесь на меня, Александр Дмитриевич?
– А ты как думаешь?
– Я сама не знаю, что на меня нашло…
– Так уж и не знаешь?
– Ну, это как бы само… Мне стыдно, Александр Дмитриевич. Мне очень стыдно. Что я так себя вела…
«Если бы ты, поросенок, знала, – подумал он угрюмо, – что стыдно и мне. Хотя не вижу причин стыдиться, но почему-то чувство стыда грызет изнутри и не позволяет смотреть этой девочке-подростку в глаза».
ГЛАВА 28
Мюфлинг продолжал с интересом следить за ратными подвигами Засядько, который вскоре блеснул доблестью в жестоких боях у селения Цонтин, при местечке Гольберг, при деревне Гейнесдорф, на Каубахе… Судьба хранила храбреца: он появлялся на самых опасных участках, но пули щадили его так же, как уже много лет щадили французского императора.
Удивился Мюфлинг лишь тому, что за все эти подвиги Засядько получил только боевой орден Святого Владимира III степени.
– У вас есть недруги в Генеральном штабе? – спросил он дружески.
Засядько видел проницательные глаза барона, за которым укрепилась репутация не только стратега, но и умнейшего человека при дворе прусского короля. Мюфлинг улыбался печально, он уже знал ответ. Но Засядько лишь пожал плечами:
–
– Странно… – пробормотал Мюфлинг. – Очень странно. Вы отличились в целом ряде сражений! Иные были выиграны лишь благодаря вашему таланту… гм, странно…
Засядько охотно бывал в обществе Мюфлинга еще и потому, что тот жил в Веймаре, был близок с жившими там Гердером, Гете, Виландом, Шиллером, братьями Шлегель и ездил за несколько верст в Иену, где Фихте и Шеллинг преподавали философию.
– Наши женщины приносят в фонд армии обручальные кольца, – сказал однажды Мюфлинг. – В Пруссии стало неприлично иметь золотую или серебряную утварь! Страна еще не знала такого патриотического подъема. Десятого марта король учредил орден Железного креста для награждения всех, без различия происхождения и звания, кто отличился в боях с врагом…
– Я прочел оду Мориса Арндта «Бог, который создал железо, не хотел рабов», – сказал Засядько. – Великолепно! Этот же поэт написал на днях песню «Где родина немца». Я слышал ее сегодня утром. По-моему, это настоящая немецкая «Марсельеза»…
– Верно, – подтвердил Мюфлинг, глаза всегда сдержанного барона заблестели, как у пылкого юноши. – Люди всех сословий горят желанием сражаться до полного освобождения родины. Их девизом стали начальные слова песни «Дойчланд, Дойчланд юбер аллес, Гот мит унс…».
– Германия, Германия превыше всего, – перевел Александр задумчиво, – и тогда Бог с нами… Похоже, что все эти алеманы, швабы, боши, тевты и сотни других народов или племен, не знаю, как назвать их верно, начинают чувствовать, что они один народ – германцы?
– Уже начинают. Хоть и медленно мелют мельницы богов, но верно мелют. Когда-нибудь на месте этих сотен мелких королевств появится одна страна – Германия!
…Вскоре разразилась четырехдневная Лейпцигская битва. Против Франции сражалась вся Европа и многие народы Азии. В союзных войсках слышались всевозможные наречия. Участвовали даже башкиры, которых французские гренадеры, и в этой жестокой битве не утратившие чувства юмора, называли амурами, потому что вооружение башкир состояло из лука и колчана со стрелами.
Мюфлинг, вместе с Засядько наблюдавший за тем, как к полю брани стягивались разноплеменные войска, окрестил Лейпцигское сражение «битвой народов», и вскоре это выражение стало крылатым.
За четверо суток кровопролитной битвы Александр спал едва ли четыре часа. Ему приходилось со своим полком затыкать многочисленные бреши, которые образовывались после стремительных атак молодой французской гвардии. Под градом картечи она буквально творила чудеса, вышибая с позиций более чем втрое превосходящие по численности силы противника. Знание иностранных языков сослужило Засядько хорошую службу: в возникшей сумятице нередко приходилось командовать английскими и австрийскими частями, выводя их из-под ударов и снова бросая в контратаки.