Золото (издание 1968 г.)
Шрифт:
Рудаков был уже в седле. И конь и всадник казались в свете костра отлитыми из бронзы. Пожилой партизан из колхозников, исполнявший в отряде обязанности конюха и коновода, держал в поводу вторую подседланную лошадь.
— Где вы там пропадаете? Видите, что делается! Можно ожидать нападения на аэродром. Второй самолет принимать опасно. Запретите ему посадку красной ракетой… Волкова, останетесь здесь при раненых за старшую. Ваш помощник — этот, как его… ну… Елка-Палка. Мешок закопать, автоматы и гранаты из привезенных обтереть и приготовить к раздаче. Всех, кто может носить оружие, — на охрану
Рудаков пришпорил коня и сразу же скрылся во тьме. За ним на гнедом трофейном мерине затрусил Николай.
Глухой артиллерийский гром звучал все сильнее. У костра разбивали ящики. Новенькие советские автоматы, густо смазанные, обернутые в промасленную бумагу, вызвали всеобщее восхищение. Отдельно были упакованы тяжелые диски, заботливо заряженные еще на Большой земле. Счастливый Толя, опытный в военных делах, помог начхозу и Мусе выставить на подходах к аэродрому засады. Два автомата девушка отнесла Черному и Бахареву, тоже оставшимся до следующего рейса. Схватив оружие, Мирко сразу приободрился, бережно обтер рукавом остатки смазки, попробовал затвор. Глаза партизана загорелись.
— Видать, не судьба лететь нам с вами, сестричка, — сказал он. — Ну, не горюйте, может к лучшему. Эх, мы еще поиграем вот в эти игрушки! — Он любовался новеньким автоматом.
Партизан живо сообразил, как заряжается новое, еще не виданное в отряде советское оружие, и приладил диск.
— Вещь! Наверное, патронов на семьдесят… Пулемет!..
Муся присела возле Черного. С этим человеком было спокойней.
— Что ж вы, Мирко, с первым самолетом не улетели? Были бы сейчас на Большой земле, у своих.
— Мне без вас, сестричка, как машинисту без жезла, пути нет, — не то шутя, не то серьезно ответил партизан.
Мусе опять стало неловко. Черные глаза Мирко сверкали совсем рядом. В свете догорающего костра были хорошо видны его осунувшееся лицо, тонкие вздрагивающие ноздри.
— Сыро стало. Давайте я вас прикрою… Раны-то не болят?
— А, что там раны! — Партизан, порывисто отвернувшись, стал смотреть на зарево разрывов вдали.
Девушка тоже смотрела в ту сторону. Она думала о Николае. Наверное, он уже на линии обороны, в бою, и, конечно, на самом опасном месте. И ей вспомнилось только что услышанное: «Вольный воздух, природа, грибы собираем, на охоту ходим…»
— Что там сейчас делается? — тоскливо прошептала она.
— В атаку, должно, фашист идет, вот что. Ва-банк, все козыри на стол!
— А наши, бедные, как-то они сейчас там?
— «Бедные»! Скажет тоже!.. Это мы вот бедные: в такую минуту валяемся тут, как тыква на огороде… Эх, Маша, мне б ноги, я бы им сыграл на этой балалайке цыганскую! — Черный свистнул и потряс автоматом.
— Ой, что это? Мирко, милый, что?
Артиллерия уже умолкла, сполохи разрывов погасли, и вдруг по всему горизонту четко осветились темные зубцы леса. Багровое неяркое зарево охватило полнеба. Оно росло, ширилось и наконец поднялось, казалось, до самых звезд.
Озадаченные зрелищем внезапно возникшего, непонятного пожара, партизаны, остававшиеся на аэродроме, даже не заметили, как над ними пролетел самолет. Его услышали, когда он пошел уже на второй заход и пророкотал мотором над самой головой. Мягко хлопнула ракетница. Красная звездочка плавно взмыла в небо и, тихо лопнув, неторопливой кометой стала падать вниз.
Муся со смешанным чувством страха и радости слушала, как медленно затихал вдали гул мотора. Уже близок был восход солнца. Нежный блеск молодой зари постепенно гасил зарево. Порывистый южный ветер уже доносил до аэродрома горький запах лесной гари. Муся закопала свой мешок под приметной курчавой сосной, где она простояла с Николаем почти всю ночь. Посыпав хвоей это место, девушка вернулась к Черному и Бахареву.
Оба были в полной боевой готовности. Лежа за молодой сосенкой, с автоматами и запасными дисками, они наблюдали за заревом, постепенно терявшим в свете занимающегося утра зловещие краски.
Раненый и больной тихо переговаривались.
— Он нас из леса выжигает. Факт! Осилить не сумел — огнем, как клопов, выжечь хочет, — говорил Черный.
Старик Бахарев, с мокрыми волосами, с пылающим лицом, все еще находившийся в состоянии полубреда, дико смотрел на седые курчавые дымы.
— Что только делает, что делает! — шептали его воспаленные, потрескавшиеся губы.
И вдруг, вскинув автомат, он приладился было стрелять, но Черный вышиб у него из рук оружие:
— Лежи, воин!
Он укрыл товарища одеялом и улыбнулся Мусе.
— Что же там происходит? — прошептала Девушка, глядя на облака дыма, уже начинавшего заволакивать молодое румяное солнце.
26
Отстав от Рудакова на первом же километре, Николай, весь мокрый от пота, на таком же мокром, взмыленном коне добрался до лагеря, когда артиллерийская канонада стихла.
Чуть брезжил розовый рассвет. И хотя туман был еще густ и деревья вырисовывались в нем нечетко, точно отраженные в мутной воде, партизан сразу понял, что неприятельские пушки били не наобум, что удар их был нацелен на центральную базу.
То там, то тут дорогу преграждали поваленные сосны. Под ногами коня неожиданно возникали свежие песчаные ямы с темными, еще не обдутыми краями. Меж деревьев тянуло противной гарью, как будто там жгли гребенку.
Не обращая внимания на понуканья неумелого всадника, конь шел неторопливо, осторожно. Вдруг он заржал и шарахнулся в сторону: у дороги лежал труп партизана, должно быть часового.
В лагере было безлюдно. Партизаны, по-видимому, все дрались на укреплениях. С той стороны глухо доносились частый треск ружейной перестрелки и упрямые пулеметные очереди. У штабной землянки, волоча по земле поводья, щипал траву непривязанный конь Рудакова. Адъютанта в тамбуре не оказалось. Спросив: «Можно?» и не дождавшись ответа, Николай шагнул внутрь землянки.
Здесь все было сдвинуто со своих мест. Подле входа лежали упакованные тюки. У стала склонялись над картой Рудаков, Карпов и еще двое командиров. Рудаков называл окрестные деревни, а Карпов, глядя на карту, мрачным голосом отвечал: «Занята… занята… занята…» Командир на миг задумывался, тер пальцем щетку медных усов, снова наклонялся к карте. В уголке на соломе, укутанная в командирскую, подбитую мехом кожанку, сладко посапывая, спала Юлочка.