Золото Ларвезы
Шрифт:
Несмотря на скверное самочувствие, она была прилежной ученицей, задавала Аруламу вопросы об Эгедре и порой напоказ рассуждала о том, что по сравнению с ее прежней жизнью это будет не самая худшая доля. Она опять назвалась Климендой и наплела о себе, что вышла замуж за сурийца, а тот ее бросил, у него уже есть две жены, третью не прокормить, и она не знала, куда ей деваться, но тут встреченная на улице тетка, одетая как чучело огородное – амуши обзавидуются, приволокла ее к покупателям.
– Одежда на ней была обычная, как у всех, – заметил Арулам, сидевший напротив с чашкой, похожей в его тонких сухих пальцах на белую скорлупку.
– Чего?.. – Глодия едва чаем не поперхнулась. –
– Ты о чем? На женщине, которая тебя привела, было коричневое платье, куфла с карманами и платок.
– Да ну, хочешь сказать, я на вашей жаре совсем сдурела?!
– Нафантазировала, – терпеливо возразил собеседник. – Люди склонны к пустым фантазиям, но от нас никто и не требует, чтобы мы видели вещи такими, как есть. Главное, что ты вкусная, все остальное по сравнению с этим пустяки.
Глодия хмыкнула, однако спорить не стала. Выходит, она единственная увидела эту несусветно выряженную тетёху в истинном облике, но амулеты почему-то не предупредили о том, что перед ней то ли ведьма, то ли олосохарская нечисть.
Дирвен отдавал ей то, чего самому не надо – артефакты, сила которых на исходе. В Ложе такие перезаряжают или списывают. Вот был бы номер, если бы «Длинная рука» перестала работать в разгар стычки в харчевне! Глодия аж поежилась, подумав о том, как те две овдейских поганки могли ее отделать. Воистину Кадах-Радетель надоумил ее сбежать. Амулеты надо экономить: неизвестно, надолго ли их хватит, а ей еще выбираться из этой крухутаковой задницы под названием «распрекрасный город Эгедра, в котором все люди счастливы».
Сейчас ей не терпелось поскорее там оказаться. Во время переходов по изнаночным тропам ее мутило, как и всех остальных: будто бредешь в тумане, почва под ногами то ли твердая, то ли зыбкая, в голову лезут всякие страсти про песчаные зыбучки… На привалах не лучше, днем жарища, по ночам холодина, вокруг сплошь барханы, то голые, то покрытые диковинной порослью, а песок местами изрыт норками, из которых того и гляди выползет змеюка или скорпион.
– …Посмотрите, как живут люди, предоставленные самим себе, – говорил Арулам с оттенком грустного сожаления. – Воюют, по всякому поводу ссорятся, ни о чем не способны договориться без взаимных каверз и уколов. Такова человеческая природа, от нее никуда не уйти, и людей нельзя за это строго судить. Чтобы люди жили в мире и согласии, ими должны руководить мудрые вурваны. Любой человек, сколько бы он ни прожил на свете, подобен ребенку, а дети не могут отвечать за себя в полной мере, кто-то должен за ними присматривать. Умный человек всегда знает, что он жалкий глупец. Умный человек всегда знает, что он нуждается в опеке. Умный человек всегда знает, что он прежде всего пища. В Эгедре люди выполняют свое истинное предназначение – служат возлюбленной пищей для тех, кто их с величайшей нежностью опекает, в Эгедре вы будете счастливы. Пищевые цепочки – это основа всего, и у человека есть свое место в пищевой цепочке, это непреложный закон бытия. Кто забывает о своем месте в пищевой цепочке, тот всю жизнь впустую промучается и никогда не будет счастлив. Всякое яблоко должно быть съедено, всякая бабочка должна завершить свой путь в желудке у ящерицы, и всякий человек должен отдавать свою кровь мудрому, терпеливому, бесконечно заботливому вурвану…
Глодия преданно и наивно хлопала глазами, а про себя думала: «Эк завернул, пустобрех, ну прямо-таки проповедник на храмовой площади! А у самого рожа-то худосочная, небось мрете вы там, как мухи по осени, у своих кровопийц бесконечно заботливых…»
На обратном пути из Джахагата в Роф Дирвен нашел клад.
Возвращались из города-рынка кружным путем: вурваны, которые приценивались к Ниларье, могли снарядить погоню. Для лучшего в Сонхи амулетчика отбиться от этих тварей – плевое дело, но Зунак и Бесто заладили, что царица Лорма не велела ни с кем драться. Шевтун поддержал их, джубы месилова не любят: ради войны приходится отвлекаться от Игры. Зато для джубов весь окружающий мир – словно доска сандалу, и они знают о нем такое, чего не знают остальные.
– В этой местности есть заворот, и мы можем сделать ход скулонским узлом! – произнес он гнусаво и значительно, с торжеством глядя на своих спутников. – Таких мест на свете мало, но здесь, хвала Игре, особенное место.
«Скулонский узел» – термин из сандалу магов, прием из арсенала самых крутых мастеров: вот и все, что Дирвен об этом знал. Присмиревшие Зунак и Бесто тоже вряд ли взяли в толк, о чем идет речь, у амуши другие забавы. А старый Татобур повеселел и одобрительно цокнул языком, они с джубом обменялись понимающими взглядами. Ниларья, посмотрев на деда, тоже воспрянула духом.
– Эти попрыгальцы пойдут сойгруном или уточкой, а мы заложим по краю заворота скулонский узел! – Шевтун издал характерный для джубов булькающий смешок. – Где им нас поймать!
«Попрыгальцами» любители сандалу называли бестолковых неопытных игроков, которые переставляют фигурки, не просчитывая ходы и не улавливая логику партии.
Вот они и двинулись этим самым скулонским узлом, что бы оно ни означало. Дирвена разбирало любопытство, но если спросишь – Зунак и Бесто поднимут на смех, им только дай повод. Зато однажды он подслушал, как Татобур объяснял Ниларье:
– Пространство, в котором мы живем, не всюду одинаковое. Представь себе дом, внутри которого одна большая комната, и такой же дом, разделенный внутренними стенами, со вторым этажом и лестницами, и еще один дом, обросший изнаночными комнатами и коридорами, да с висячим мостиком, который соединяет его с домом на другой стороне улицы. Вот и пространство такое же разное, люди этого не замечают, а джубы чувствуют. Кто научился играть в сандалу, тот может представить себе, как оно устроено.
В школе амулетчиков был ознакомительный курс «Введение в общую теорию пространства», там о похожих вещах рассказывали, но Дирвен слушал вполуха – его интересовала практика, а не ученая заумь. На работу с амулетами это не влияет, так что можно не париться.
Они уже третий день петляли среди невысоких пестровато-бурых скал и зарослей древовидного кустарника. Впереди шагал джуб, за ним Ниларья, потом Татобур, потом Бесто и Зунак (или Зунак и Бесто – эти порой менялись местами, один присаживался на карачки, второй через него перемахивал залихватским сальто) и замыкающим Дирвен. Настроение было паршивое, как в самые черные времена работы на Ложу: два старых мерзавца, Татобур и Шевтун, сговорились против него, чтобы он не мог с девчонкой словом перемолвиться, и не соглашались поменять построение. С досады Дирвен пинал все, что ни подвернется.
А подворачивалось тут немало странного: яблочные огрызки, шишки северных елей, рваная подметка, пустая деревянная рамка для картины, треснувшая фаянсовая миска, от удара распавшаяся на осколки. В самих предметах ничего необычного, но откуда они взялись в тропической глуши?
Дохлая черепаха, которую он вначале принял за камень. Ощетиненная хрупкими шипами морская раковина – ее пнуть не успел, Зунак сцапала раньше. Потрепанный складной зонтик в цветочек, эта находка досталась Бесто, который сразу начал с зонтиком выкрутасничать, словно шут перед публикой.