Золото Роммеля
Шрифт:
– Хотите уведомить своего командующего, что таковой должности не существует? Тогда назовите мне армию, которая имела бы в обозе все то, что имеем мы. И в таких несметных количествах. Ни один султан не способен сравниться теперь своими сокровищами со мной. Ни один, это вам, барон, понятно?
– Тогда что мы с вами делаем в этих песках? – осторожно принялся прощупывать почву фон Шмидт. Он произносил это с ироничной ухмылкой на устах, которая позволила бы в любую минуту свести весь разговор к шутке. Однако это была всего лишь маска. – Следует сейчас же подумать, как бы получше распорядиться этими драгоценностями. Для начала значительную часть следовало бы, по пиратской традиции, припрятать, памятуя о том, что когда-то же наступят и более… скудные, хотя и более спокойные, дни.
– Пока что я памятую только о том, что во время первого же серьезного поражения мы можем все это потерять, – совершенно не воспринял его пиратский пассаж фельдмаршал. – Все эти картины, иконы, изумруды, сотни всевозможных золотых украшений, стоимость каждого из которых значительно превосходит стоимость самого золота.
– То есть хотите сказать, что все ваши сокровища следует как можно быстрее переправить в Германию?
– Иначе не затевал бы с вами этого разговора.
Шмидт рассеянно как-то кивал головой, понимая, что «пиратский абордаж» его в самом деле не удался. С этой минуты он остается наедине с «сокровищами фельдмаршала», не имея в союзниках их реального обладателя.
– Когда, куда и каким образом вы намерены переправлять эти драгоценности?
– Дату мы определим. Пока же следует сохранить и приумножить все то, что имеем. Приумножить, барон, приумножить.
– Пребывая здесь, в песках?
– Ваша команда, – не отреагировал на его замечание Роммель, – будет состоять из тридцати человек. В основном там будут собраны люди, знающие толк в живописи и драгоценностях и, как минимум, умеющие отличить золото от надраенной медяшки.
– Что весьма существенно, – изобразил некое подобие улыбки фон Шмидт, – поскольку сам я различаю их с огромным трудом. С огромнейшим трудом, господин фельдмаршал!..
– Сначала, – проигнорировал его стенания Роммель, – будем переправлять отдельными партиями, «с корабельной оказией», старинные картины, статуэтки и прочие безделушки…
4
Октябрь 1943 года. Средиземное море.
Африканский конвой Роммеля.
Борт линкора «Барбаросса»
…Когда радист вновь сообщил командору, что конвой вот-вот может оказаться в эпицентре урагана, тот, как всегда, внимательно осмотрел горизонт и самонадеянно проворчал: «Опять эти гадалки из метеостанции лгут!»
– А если не лгут?.. – встревожено усомнился фон Шмидт, успев подняться на ходовой мостик.
– Да что они смыслят в морском климате, эти береговые лабораторные крысы?! Для того чтобы понимать море, нужно «слушать» его сердцем, как это делают по-настоящему опытные моряки. Точно так же, как опытные летчики «слушают» и понимают небо.
– И все же я поостерегся бы вон тех багрово-черных тучек, которые сгущаются где-то в районе тунисских берегов.
В бинокль командор внимательно осмотрел горизонт, открывавшийся им на северо-западе, по левому борту корабля, пожал плечами, перевел взгляд прямо по курсу, а затем снова навел бинокль в сторону Туниса.
– Похоже, что это в районе мыса Эт-Тиб, – вынужден был он наконец признать правоту фон Шмидта. – Большинство штормов, терзающих в эту пору года Сицилийский пролив, зарождаются именно там, над мысом Эт-Тиб и Тунисским заливом. Не зря же местные рыбаки называют эти шторма «Карфагенским проклятием» – вроде бы и не очень свирепые, но бесконечно долгие, а потому изматывающие.
– Вам виднее, командор: «карфагенским» – так «карфагенским». Признаюсь, что моя сугубо сухопутная душа привыкла прислушиваться не столько к морю, сколько к приказам командования; не имеет значения – морского или сухопутного. Кстати, не меньший грозовой фронт формируется и вон там, у северного прибрежья Сицилии.
– Точнее, в районе Эгадских островов, – и на сей раз вынужден был признать его правоту командор, и лишь после этого, немного поразмыслив, приказал рулевому изменить курс и держаться поближе к берегам Сицилии.
Шмидт, основательно изучивший перед выходом конвоя в море всю карту маршрута и его возможные угрозы, прекрасно понимал: приближение ко всемирному гнездовью мафиози тоже небезопасно. И не потому, что здесь по-прежнему промышляли местные пираты; куда опаснее было то, что в любое время в проливе можно было напороться на рейдирующие между Мальтой и Сицилией английские субмарины. Однако и эту опасность Аугштайн счел слишком нереальной, чтобы тревожиться за судьбу конвоя.
И вообще, чем больше оберштурмбаннфюрер фон Шмидт узнавал этого «моремана», тем больше утверждался в мысли, что линкор «Барбаросса», умудрившийся за всю войну не получить в борт ни одного осколка, выживает не благодаря мудрости и опыту своего командира, а вопреки его безалаберности; по воле некоего небесного заступника.
То же самое происходило и сегодня. Приняв чуть южнее от курса, конвой умудрился проскочить штормовой фронт между двумя его мощными порывами и таким образом оказался лишь под слабым восточным крылом.
– А вот теперь мы двинемся строго на север, – азартно молвил командор, осмотрев в бинокль мощный, от моря до небес, вал из туч и волн, отходящий все дальше и дальше, к берегам Туниса. – По лезвию стихии, как по лезвию судьбы…
– Вы правы, отныне все мы, кто причастен к этой операции, будем ходить по лезвию собственной судьбы.
– Как всегда, преувеличиваете и обостряете, оберштурмбаннфюрер, – привычно прохрипел Аугштайн, однако тут же оторвался от бинокля и с удивлением взглянул на эсэсовца.
– Понимаю, самое время спуститься к себе, освежить продрогшие кости, – не стал вдаваться в подробности фон Шмидт.
Тем не менее, забросив на голову капюшон прорезиненного плаща, он еще какое-то время стоял на корме корабля под защитой орудийной рубки и всматривался в черноту горизонта. То, что происходило сейчас между морем и небесами, напоминало бурлящий вулканический кратер, извергающий клубы дыма и пепла. И редкие молнии, прорезающие горизонт где-то у восточной оконечности Сицилии, лишь дополняли эту картину.