Золото. Назад в СССР 1
Шрифт:
— Танцы? Ты серьезно?
— Так. Значит, то что про тебя рассказывают — чистая правда.
В его глазах и интонации не было ни капли серьезности.
— Не понял, а что про меня рассказывают?
— Ну говорят, что у тебя память отшибло,
Он посмеялся:
— Хех, то-то я смотрю ты задумчивый такой чешешь, по сторонам смотришь, а меня не узнаешь.
— Перестань ржать, я действительно память потерял.
— Ни хрена себе! — в его глазах был восторг, нежели ожидаемое сочувствие и удивление.
— Что правда меня не помнил? Вот это номер!
—
— О, да мы так можем к девкам подкатывать! Помогите Бурцеву вспомнить прошлое, он пока с вами не потискается имя свое вспомнить не может.
— Дурень ты, Жуков. У меня амнезия, а у тебя одни девчонки на уме.
— А у тебя, нет…— он мотнул головой назад, как игривый конь, — угум. Ладно, давай выкладывай, что стряслось?
— Сначала я ничего толком понять не мог. Короче, я очнулся в яранге у одного старейшины, Выкван его зовут. В четырех сутках хода от Поселка. Спас он меня, если бы не он то, откинул бы копыта. Неделю у него в бреду лежал. Глаза открываю, там внучка его. Думал — мираж. Оказалась настоящая. Студентка. Красивая до невозможности. Как принцесса.
— Из тысячи и одной ночи?
— Красивее!
У Семена расширились глаза и он непроизвольно забасил.
— Ни хрена себе!
— Хрена, хрена. А дед, такой хитрый, сидит в тени, смотрит то на меня, то на нее и спрашивает, мол ты женат? Так-то он мужик классный, вытащил меня из болота, выходил от лихорадки. Но с намеком, не возьму ли я его внучку замуж.
— В жены, братан, в жены! У нас это называется в жены.
— Ну да. В жены.
— А ты что?
— А я кажется в другую влюбился. Только до конца пока не уверен.
— Ну-ка рассказывай! Ты с Гибаряном в разведку холостым уходил. Где, когда тебя угораздило так?
— Полчаса назад в больнице.
Он остановился и развернулся ко мне.
— Подожди, уж случаем не в доктора Гусеву?
— Ты ее знаешь?
— Да-а-а, — он затянул, — кто ее не знает. Наверно самая красивая девушка Поселка, а может быть и во всей Большой Земле.
Мы двинулись дальше неспешным шагом в сторону общежития по деревянному тротуару улицы Ленина. Тут везде тротуары были деревянные.
— Ну вот, как раз по мне. То что надо!
— Э-э-э брат, оставь, этот орешек не для тебя.
— Это почему ещё?
— А то ты не знаешь? — он сдвинул брови и посмотрел на меня с подозрением.
— Нет, просвети, будь добр.
— Видать, ты вправду память потерял, счастливчик. К ней знаешь какие женихи с букетами и подарками подкатывают, — он поднял указательный палец вверх, как бы намекая на высокое начальство.
— А она что?
— А она, — он весело засмеялся, — всех отшивает, непонятливых в баню посылает. Одного особо не понятливого, так вообще на три буквы послала. Прямым текстом. Не по-комсомольски это, конечно, грубовато. Но знаешь, она даже матом красиво ругается. Тот сразу понял и исчез куда-то.
— Меня не отошьет.
— Илюх, тебе там ничего не светит. Выбрось ее из головы.
— Ну это мы еще посмотрим светит мне или не светит.
Оставшийся остаток дороги он слушал мой рассказ про то, что произошло с нами с Гибаряном.
— Короче, мы где-то наши сразу под три кэгэ золота.
Сёма присвистнул, это был неординарный вес. Все говорило о том, что мы Гибаряном совершили прорыв.
— Вы места на картах и в журнале обозначили?
— На картах инструкция запрещает. А вот в листы журнале, который был у Гибаряна, он же шел старшим группы, кто-то вырвал. Может и сам. Но сомневаюсь.
— А твои записи*
— Моиз записей никаких нет. По памяти не восстановишь — я ничего не помню. Возможно знает Гибарян, но опять же, неизвестно жив ли он.
— Знаешь, я тебе вот что скажу, трутся тут в Поселке два типа, говорят, что они механики с ледокола. Но только никакие они не механики. Рожи прям бандитские, фиксы золотые, наколки на руках.
— Ну фиксы и наколки ни о чем еще не говорят. Смотря какие наколки. Вполне может оказаться, что это матросы или механики.
— Да нет, повадки у них зековские дерганные, сами грубые, прокуренные, жаргон у них. С неделю назад появились. А там, кто их знает, что они за люди. Участковому до них нет дела, у него другого геморроя выше крыши.
— Неделю, говоришь?
— Ну или около того, как раз получается, когда ты в бреду у старика с внучкой лежал, так они и появились.
— А у участкового что за сложности?
— Вообще сейчас в Поселке много чужих. Завербованные прям оборзели. «СеверСтрой» новую вахту завез, обстановочка так себе. Драки, пьянки. В этом году почему-то сухой закон отменили. В магазинах полным-полно бухла. Народ дуреет.
А дело было в том, что в летний период навигации, алкоголь изымался из продажи. В это время Поселок наводняли полярники, летчики, портовые грузчики входящие в состав экипажей, прибывающие и отплывающие вместе с кораблями, журналисты.
С ними было и так много мороки. Зная, что в Поселке сухой закон, прибывающие на время привозили алкоголь с собой.
Что бы не делала местная администрация, чтобы изъять «зеленый змий»: проводила профилактические беседы, устраивала рейды при помощи народной дружины и комсомольских оперотрядов — ничего не помогало.
В этом же году кто-то из партийного руководства, ради эксперимента, решил снять запрет, чтобы контролировать объемы продаж через магазины.
Мотив такой: пойдет слух, что запрет снят, и на будущий год водку перестанут везти с собой.
Старожилы в руководстве Поселка, Геологического Управления, СеверСтроя Транспортники и производственники были против. Приученные к дисциплине и суровым условиям жизни и труда, знали, что ни к чему хорошему это не привет.
— Да, синька зло.
— Что? — переспросил меня Сема, не поняв сказанного
— Ну алкашей синяками называют.
— Разве? Всю жизнь они назывались хануриками, забулдыгами, кирюхами, хрониками. Про синяков не слышал.
Меня это нисколько не удивило. Опять, что-то из будущего? Надо выворачиваться.