Золотое на чёрном. Ярослав Осмомысл
Шрифт:
– Я твердил Ярославу много раз. У него одно на уме: «Иеропия, Иеропия»! «Унгрия да Ляхия»! Срамно слушать… Но теперь, ежели расстанется с Наськой да помирится с Ольгой, Мануилковой племянницей, может быть, одумается, переменит взгляды.
– Помоги Господь! Мы молиться станем за сё. А уж ты, Кснятинушка, подсоби встрече Ярослава с митрополитами. Ить они послание к нему привезли от его императорского величества…
– Постараюсь, отче.
Да, вначале Осмомысл не поверил сообщению Тимофея об измене Настеньки и, схватив его за грудки, чуть не задушил, повторяя: «Врёшь! Не может быть!» Тот хрипел и боясился: «Истинно, поверь! Вся Тысменица уже знает… Над тобою смеются…» Князь обмяк, сморщился, затих. Глядя вдаль, в окно, сам себя спросил: «Что ей не хватало, дурёхе? Нешто я любил ея мало?» Тимофей, поправляя вылезшую из-за пояса рубаху, сокрушённо ответил: «Может быть, и мало. Бабы - существа непонятные. Сами зачастую не ведают, что хотят. Сладкого объевшись, наслаждаются горьким. Всё у них не так, как у нас, мужей…» - «Может, возжелала стать императрицею? Так Андроник женат…» - «Мало ли чего ей наплёл!» Галицкий правитель голову откинул назад, смежил веки и проговорил одними губами: «Настя, Настя! Как же ты обидела меня больно… отплатила злом на добро… Никогда не смогу простить - никогда, никогда…» - и заплакал. А его слуга и товарищ подумал: «Сможешь, к сожалению. Приползёт, покается - и простишь».
Целую неделю пролежал он пластом, никого не желая видеть, ни о чём не желая слышать и отказываясь от пищи, только воду пил. Но к концу недели кое-как опомнился, съел овсяной каши и позвал к себе Серославича для доклада. Выслушав его, а особенно - о посольстве из Византии, повелел позвать двух митрополитов, чтобы получить от них послание императора.
Встреча состоялась день спустя. Ярослав уже во многом воспрянул, хоть и выглядел довольно бледным, говорил приветливо, потчевал приезжих гостеприимно. Те отметили его дружелюбие и учтивость, совершенное отсутствие спеси, тонкие замечания по соотношению сил в Европе и по интересам Галиции в этой связи. «Если Его Величество не гнушаются заключить союз с бусурманами-сарацинами, то сам Бог велел не вести войну с братьями-христианами - будь то латиняне унгры, будь то православные мы, - говорил им русский.
– А тем более что я родственник Комнинов - через Добродею-Ирину и Ольгу Юрьевну. Мы с последней были в ссоре, но в ближайшее время сможем замириться и восстановить разрушенную семью». Прочитав письмо византийца, писанное по-гречески, собственными глазами и поняв его совершенно без переводчика (это обстоятельство также удивило Дионисия и Григория), Осмомысл сказал:
– Что ж, Андроника мы отправим восвояси вместе с вами. Здесь даны гарантии его безопасности, я им верю и надеюсь, поверит мой двоюродный брат. Наши с ним отношения осложнились, и задерживать у себя доле не хочу.
– Он задумался на одно мгновение, а потом продолжил: - с Унгрией сложнее. Боевые действия уже начались, отзывать Избыгнева и дружину поздно. Но в дальнейшем обещаю не поддерживать короля Иштвана в распрях его с Константинополем… А касаемо судьбы дочери… - Ярослав раскатал пергамент.
– Здесь написаны такие слова… «Знай, что ты отдаёшь свою дочку за злонравного и бесчестного человека, ибо никогда не внимал он ни праву, ни истине… Коли брак состоится, мы его не признаем законным, а сочтём лишь любовной связью…» Что имеет в виду император?
Дионисий ответил:
– Двоежёнство не поощряемо Церковью Святой.
– Двоежёнство? О чём вы?
– Иштван уже сговорён с дочерью герцога Эррика Остерайхского.
– Полно, это шутка. Евфросинья Мстиславна, вдовствующая королева Унгрии, не пошла бы на подобный обман.
– Видимо, боялась, что Галиция не поможет иначе войсками, - объяснил Григорий.
– Унгры - клятвопреступники, верить им нельзя.
Потрясённый князь нервно скручивал и раскручивал свиток грамоты. Произнёс подавленно:
– Всё равно не верю. Ведь ко мне приезжали из Унгрии бояре, привозили дары от ея величества… приглашали дочь - сами приглашали!..
– и при сём договаривались с другой?
– Наше дело - предупредить, а решать будет ваша светлость.
– Я пошлю к унграм своего вельможу, дабы он проверил весть. Да и в случае чего - вывез дочку обратно в отчий дом. Обещаю, господа: коли свадьба Ярославны расстроится именно по причине вероломства Иштвана, я порву с ним союз и, пожалуй, перейду на сторону Царя-града в битве вашей за город Землин и владения унгров в Сербии.
– Несомненно, его императорское величество был бы весьма рад этому повороту взглядов у владыки Галича…
Мастера интриги, византийцы умело вели тонкую игру. Кснятин Серославич, по приказу Ярослава приехав в Тысменицу, заявил Андронику, что ему в приюте отказано; что митрополиты привезли послание Мануила, где он заверяет двоюродного брата о помиловании и восстановлении добрых отношений; что для возвращения в Византию нет препятствий.
Сын Ирины-Добродеи выслушал сообщение с кислой миной, а потом спросил:
– Чем я вызвал неудовольствие Осмомысла?
– Нас не уполномочили говорить о причинах.
– Но твоё собственное мнение?
– Мне неловко его высказывать. Ваша честь и сама знает.
– Ты про что?
– Про отдельные обстоятельства личной жизни вашей чести в Тысменице.
– Стало быть, о них доложили князю? Серославич развёл руками:
– Земли наши невелики, Русь - большая деревня, все друг друга знают, и секреты сохранять невозможно.
– Но в таком случае не грозит ли опасность для небезызвестной тебе особы женского пола, если я уеду один? Видимо, она подвергнется унижениям и опале?
– Я бы не исключал данной вероятности, - скромно ответил Кснятин. Он, всегдашний противник связи Ярослава и Настеньки, умирал от желания удалить её с глаз правителя - и чем дальше, тем лучше.
– Хорошо, мы отбудем вместе.
– Князь предвидел и это. Он просил передать, что Олег Настасьич с вами не поедет и останется дома.
Рассердившись, Комнин ответил:
– Ярослав жесток. Забирать ребёнка у матери! Да она не захочет расстаться с мальчиком.
– Пусть подумает и сделает выбор.
У Андроника глаза сделались колючими:
– Мы обсудим и решим в ближайшие дни.
– Дело не терпит отлагательств. Послезавтра в путь.
– Послезавтра?!
– с удивлением повторил византиец.
– Осмомысл смеётся надо мною, человеком одной крови с императором?
– Осмомысл не прощает нанесённых ему обид.
Сын Ирины нахмурился и проговорил недовольным тоном:
– Послезавтра так послезавтра. Передай, что я выполню все его условия.
Вскоре судно с двумя митрополитами и другими членами константинопольского посольства отбыло из Галича. Их до устья Днестра провожал епископ Кузьма. Близ Тысменицких лесов на ладью сел Андроник с Настасьей. Ростислав-Чаргобай, испросив дозволения князя поступить к нему на воинскую службу, получил согласие и в дорогу не собирался. Только обнял обоих путников и сказал на прощанье:
– Я вельми переживаю за Янку. Как она воспримет, что с тобою прибудет иная женщина? Очень мне прискорбно сие. Жаль, что не смогу поддержать ея сам.
– Янка сильная, - отвечал Андроник, - безусловно, справится.
– Ой, не знаю, не знаю. В ней отцова кровь, а она такая: если возненавидит кого, то безудержно, яростно и зло.
– Не убьёт же она меня!
– снисходительно улыбнулся красавец мужчина.
– Может, и убьёт.
Настенька едва не теряла сознания от переживаний, опиралась на руку любовника и старалась не смотреть в глаза окружающим. Если бы спросили её: как же ты смогла, отчего решила круто изменить свою жизнь?
– то, наверное, внучка Чарга не нашла бы достойного ответа. Всё произошло неожиданно, бурно, странно…