Золотое на чёрном. Ярослав Осмомысл
Шрифт:
Плыли по Днепру, обогнули пороги волоком по суше, из лимана попали в море, задержались на сутки в Белгородской крепости, чтобы отдохнуть, искупаться и понежиться на июльском солнышке, а затем по Днестру устремились вверх, к дорогой Галиции.
Болеслава по дороге совершенно освоилась и уже не робела перед будущим свёкром, а беседовала по-дружески, задавая вопросы: славный ли человек Владимир, будут ли новобрачные жить в отеческом доме или у себя, в отдельном дворце, строго ли соблюдают у них предписания церкви и так далее. Иногда Ярослав просил её спеть, и она охотно подчинялась, так что голос её полнозвучно звенел, разносясь над гладью реки. Но по мере приближения к Галичу девушка мрачнела, становилась неразговорчивой, плохо ела. Видя это, князь советовался с черниговскими боярами, составлявшими свиту невесты, вёзшими приданое, и, пытаясь развеселить будущую сноху, взял и рассказал, что живёт у него в Тысменице младший сын, происшедший от незаконной жены.
– Здесь вот, за этими вот лесами.
– И правитель кивал на берег, весь поросший стройными вековыми соснами.
– Пятый год ему - милый, смышлёный мальчик, я его люблю, как и Яшку.
А княжна внимала с тревогой, как-то озадаченно, а потом спросила:
– Но ведь изменять жене - грех?
– Поняла бестактность вопроса, покраснела, начала произносить оправдания: дескать, не в укор и не в осуждение сказано сие, токмо с богословской, христианской позиции…
Осмомысл ничуть не смутился, даже хохотнул:
– Я и не сержусь, можешь не казниться. Говорю открыто: грех, конечно. Но когда любишь, о законах не думаешь.
Дочка Святослава не поняла:
– Можно ли любить человека иного, кроме как супруга твоего перед Господом?
Тот пожал плечами:
– Нежелательно, прямо скажем. Но порой сердцу не прикажешь.
– Да любовь ли это?
– Коли не любовь, так что?
– Вожделение, диавольский искус. Он помедлил, сразу посерьёзнев:
– Вот мои церковники тоже говорили: диавольский искус, даже собирались жечь Настю на костре как колдунью. Чепуха. Никакая она не ведьма, просто красота ея завораживает, чарует… - Он, задумавшись, замолчал. Плыли мимо них тысменицкие леса, иссиня-зелёные, непролазные, как душа Настеньки. «Как ея душа, - в голову пришло Ярославу, отчего под ложечкой тонко засосало и кольнуло сердце.
– Молодая, свежая, словно эта чаща. И такая же дикая, неуёмная, и такая же ласковая, добрая. Разве это наущение сатаны? Разве счастье бывает от сатаны?» Вслух же произнёс: - Безусловно, грех. Отчего-то всё, что приятно, грешно!
– Нас лукавый испытывает на прочность, - философски проговорила девушка.
– Но нельзя питаться лишь водой и хлебом!
– с вызовом воскликнул владыка Галича.
– Хочется и мяса, и вина, и дичи!
– Искушение грешных душ…
– Мы не святы… Ни о чём не жалею, нет. Настя - это солнышко, лучик, освещающий серость бытия. Пусть сегодня светит не мне. В том, что она сбежала, есть и моя вина. Если бы Не я, может быть, судьба у неё по-иному сложилась… - Князь тяжело вздохнул, горько улыбнулся: - Ты меня не слушай. Ты невеста на выданье и должна думать правильно. А мои досужие измышления - не для юных твоих ушей.
– А ещё вопрос? Напоследок?
– Задавай, пожалуй.
– Коли Яков-Володимер изменять мне почнёт, как себя вести?
Осмомысл даже растерялся, ничего сразу не ответил. Но потом сказал:
– Ты своею к нему любовью не должна довести до сего позора.
– Нет, а коли присохнет он к кому-то на стороне? Галицкий правитель, недовольный тем, что вообще затеял этот разговор, раздражённо бросил:
– Мне пожалуйся! Я ему мозги вправлю!
– Как же вправишь, если он заявит, что его новая любимая - не искус, не грех, но прелестный лучик, освещающий серость бытия?
Ярослав уставился на черниговскую княжну, столь смышлёную и острую на язык. И пробормотал:
– Те-те-те! Ты не забывайся, голуба. Помни, кому дерзишь.
Дёрнув плечиком, молодая фыркнула:
– Разве ж сие ответ?
– Никаких ответов больше не будет. Я тебе не учитель, ты мне не ученица. Коль такая умная, поступай по своему разумению.
– Видимо, придётся. Если он изменит. Ну, да, может, обойдётся ещё…
В середине июля сыграли свадьбу. Новобрачные мало понравились друг другу. Болеславу коробил внешний вид княжича: красные бугры на лице, белые головки прыщей и не слишком здоровые зубы, от которых шёл неприятный запах. А Владимира смущал её ум, колкие суждения и обширные книжные познания. «Рассуждает, как поп на проповеди, - сокрушался он.
– В простоте-то слова не вымолвит. А меня, судя по всему, за моих борзых и кроликов презирает. Ну, да ничего. Чай, в одрине-то как-нибудь поладим».
– От подобных мыслей молодой человек сильно нервничал.
Праздник вышел на славу. Бракосочетание совершил престарелый епископ Кузьма, а бесплатным вином и пивом угощали всех, кто собрался на торговой площади поприветствовать молодожёнов. В угощеньях не было недостатка. Одному объевшемуся боярину стало за столом сильно плохо, и его едва успели утащить из палаты, дабы он, возвращая проглоченное, не изгадил скатерти и гостей. А другой боярин в сильном подпитии разжевал на спор фарфоровую китайскую чашечку, проглотил - и остался жив.
К сожалению, Яков перебрал тоже очень здорово, начал материться и бросать в гостей грецкими орехами. Старики сказали: «Это скверный знак. Коли молодой напивается на свадьбе, то семейная жизнь у него может не заладиться». Гриди вывели пьяного княжича, взяв под белы руки. Вслед за ним вышла и невеста, красная от гнева и унижения.
Положив Владимира на одр, слуги удалились. Он какое-то время шевелился, что-то бормотал и икал, призывал Болеславу: «Эй, черниговка, подь сюды, помоги раздеться», - но потом быстро засопел, провалившись в сон. Болеслава крестилась под образами, думала с отчаянием: «Господи Иисусе! Пресвятая Дева Мария! Что же делать мне? Как себя вести с этим олухом, животиной, дурнем? Гадкий галичанишко! Смрадный недоумок! Коли он теперь вытворяет всякие непотребства, дальше будет хуже. Как его унять? Как найти управу?» Ничего не решив, лишь измаявшись, прикорнула на другой половине ложа, сбросив только летник [17] и кику. Но жених потревожил её под утро: запустив одну руку под рубаху, тискал грудку, а другой рукой развязывал гашник - шнур, который крепил понёву [18] вокруг талии. Девушка начала брыкаться, верещать и в конце концов укусила его за ухо. Он отпрянул, ухватившись за мочку. Посмотрел на ладонь и увидел кровь. Жалобно воскликнул:
17
Летник– плащ с широкими рукавами.
18
Понева– старинная одежда замужних женщин - запашная юбка из трех полотнищ шерстяной ткани.
– Ах ты сучка! Я же муж тебе и имею право.
– Сильничать во сне? Грубо брать? Княжич согласился:
– Ладно, извини, сделал, не подумав. Хмель ещё не вышел. Ну, давай по-хорошему? Мне зело неймётся!
– Ничего, потерпишь, - огрызнулась та.
– Дай мне хоть раздеться. Не в одежде же!
– Да не всё ль равно? Ить меня всего распирает прям, и боюсь не выдержать, лопнуть, как пузырь!
– Навалившись и кряхтя, неумело начал тыкаться в её лоно; Болеславе пришлось помочь и направить.
Он зашёлся в рефлекторных движениях, точно кобелёк и пыхтел ей в лицо смачным перегаром. Наконец закатил глаза, взвизгнул и остановился, изогнув хребет, а она ощутила, как внутриее пульсирует мужнина одеревеневшая плоть, быстро разряжаясь.
Новобрачный обмяк, в благодарность принялся покрывать лицо молодой жены поцелуями. Норовил попасть в губы, но черниговка поворачивала голову и не позволяла. Княжич опечалился:
– Что ты прям, будто не родная! Али не довольна?
– Да довольна, довольна, счастлива!
– процедила брезгливо.