Золотое на чёрном. Ярослав Осмомысл
Шрифт:
– Выглядишь получше. Третьего дня вовсе походил на покойника.
– Вот спасибо, утешила!
– Говорю без обиняков. Коль уж ты пошёл на поправку, можно потолковать о делах. Как нам Яшенькину совесть пронять, прямо не приложу ума - тошно, неприятно. Чем его прижучить?
Ярослав огорчился ещё больше. Тяжело вздохнул:
– Он давно отбился от рук. В том вина моя. Проглядел, не понял. Не увлёк примером. Не наставил на путь истинный. Не сумел воспитать, занимался собою и заботами княжества, а родному сыну не привил уважения ни к делам, ни к наукам.
Долгорукая не стала отрицать очевидного, потому что была с ним согласна. И ещё со своей стороны с лихостью добавила бы целый ряд обвинений. Но в раздоре не ощущала надобности и поэтому произнесла философски:
– Что ж теперь себя упрекать! Прошлого не вернёшь. Надо думать о настоящем. Может, по церковной линии действовать? Нового епископа Кирилла упросить отправиться в Болшев и поговорить с охламоном? Заодно пристыдить дуру Поликсению?
– Можно, да не думаю, что поможет. Коль у них любовь…
– Ах, «любовь, любовь»!
– наконец не выдержала она.
Что папаша, что сын - только про любовь и толкуют! Не любовь, а похоть - коли говорить своими словами!
– Ты опять за своё… Потому как не ведаешь настоящей любви, к сожалению.
– А моя к тебе - нешто ложная?
Он молчал, не желая ввязываться в ничего не стоящий спор. Женщина решила тоже не развивать скользкой темы и опять свернула на сына:
– Значит, ты оправдываешь Якова?
Осмомысл обхватил туловище руками и сидел согбенный. Произнёс негромко:
– По-житейски я его понимаю. Но по-княжески и по-христиански извинить не могу. Примирюсь, если бросит пить и блудить, возвратится к Ваське и Болеславе. А иначе власть ему завещать не вправе.
Ольга Юрьевна сразу ощетинилась:
– Всё-таки Настасьич?
Муж взглянул на неё близоруко, холодно:
– Почему бы нет? С новым епископом Кириллом я провёл уже разговор. В случае чего, Церковь узаконит Олегово положение, я издам указ…
– Коли ты пойдёшь на такое, - жёстко отрубила княгиня, - мы с тобой снова разойдёмся. И уже навсегда.
– В монастырь уйдёшь?
– кашлянул правитель.
– Может, в монастырь.
– Ладно, не горячись раньше времени.
– В голосе его прозвучали добрые нотки.
– Лучше поезжай в Болшев, потолкуй с Яшкой, попытайся усовестить, пронять. Вдруг получится?
– Хорошо, подумаю.
Но сначала она пошла к Болеславе. Та сидела на лавке и внимательно наблюдала, как малыш сосёт тучную белёсую грудь кормилицы, с жадностью хватая тёмно-красный сосок. Подняла на свекровь серые в зелёную крапинку глаза:
– Здравствуй, маменька.
– Здравствуй, здравствуй, доченька.
– Подошла, коротко коснулась щекой щеки, села рядом.
– Васька-то прожорлив, как я погляжу.
– Шалопай да буян. Что ни час, просит титьку. Скоро нам одной кормилицы станет мало.
Бабушка рассыпчато рассмеялась:
– Да хоть десять! Лишь бы вырос настоящим орлом. Не в пример отцу… - Выждала мгновенье и заговорила опять: - Князь меня направляет в Болшев. Буду увещевать сына. Может быть, вдвоём?
У черниговки на лице появилось брезгливое выражение словно бы княгиня предложила ей что-то неприличное:
– Не подумаю даже! И тебе, матушка, мой свет, не советую. Не послушает да ещё унизит; будучи в подпитии - даже обхамит. Или ты не знаешь? Мне, по правде сказать, без него даже лучше: меньше огорчений, больше времени для родного дитятки.
– Так-то так, - согласилась старшая, - да не так-то вовсе. Муж с женой должен проживать вместе. А тем более - княжич и княжна. Осмомысл без конца грозит завещать престол своему Настасьичу. Надо что-то делать.
Как желаешь. Я и пальцем пошевелить не хочу. Выдали меня по расчёту, словно вещь продали на торжище; стало быть, какая тут сердечная склонность? Только равнодушие. Ну, уехал, живёт с другой, мне от этого ни жарко ни холодно.
– Но у вас Васятка. Как он без отца?
– Как-нибудь осилим. Я ему передам свои знания, чем живу и о чём мечтаю. Может быть, и дедушка Ярослав мудростью поделится.
– Он поделится, как же!
– зло ответила Долгорукая.
– Думает о себе одном. Или книги читает из Царя-града, или туров гоняет в Тысменице. А семья для него - нуль без палочки.
Болеслава ей возразила - мягко, но уверенно:
– Ты несправедлива, матушка, мой свет. Галич Ярославом может гордиться. Да, в отличие от других князей, он не ходит в походы, не воюет со степняками, не пирует с дружиной по многу ден. Но хозяйство его в порядке. Правосудие вершится исправно. На границах спокойно. Урожаи отменные, и торговля идёт привольно. Люди богатеют! Ну, а то, что Бог не создал его образцовым родителем и мужем, - ничего не поделаешь. Совершенных людей не бывает.
Ольга Юрьевна только фыркнула:
– Расписала - ух! Настоящее житие святого! Иль сама к свёкру прикипела?
– посмотрела едко.
– Ой, о чём ты!
– вспыхнула невестка.
– Он в отцы мне годится. Я его уважаю как родителя и великомудрого князя. Боле ничего.
– Знаю, знаю, просто так съязвила. Складно говоришь - хоть сегодня его причисляй к лику праведников, а со стороны глядючи, он и впрямь выглядит солидно. Но попробуй, поживи бок о бок с таким блаженным!.. Ну, молчу, молчу. Значит, не поедешь со мною в Болшев? Что да, тогда не сетуй, коли у меня ничего не выйдет!
В тот же день заглянула княгиня в дом батюшки Георгия, чтобы посоветоваться с Матрёной: как им быть с Поликсенией? Попадья сидела при разговоре вся пунцовая, только причитала:
– Вот позор-то, позор, лучше провалиться сквозь землю! Ведь такая дочечка была славная, все молитвы знала назубок и по дому всё делала. Ну, конечно, по молодости захохочет прегромко, или побежит за околицу с девками водить хороводы, или заупрямится, коли не по ней. Так и мы были не спокойней в юные года! Но сынишку прижить от княжича? Да сбежать от родного мужа? Это ж страх Господень! Мы с отцом от этих вестей поседели аж!