Золотое руно (сборник)
Шрифт:
– Сын миз Бесарян, Тайлер Горовиц, обратился ко мне с ходатайством об утверждении её завещания.
– Её завещания? – переспросил я. – Но ведь Карен жива.
– Тайлер, похоже, считает, что биологическая версия Карен скончалась, – сказал Стейнер.
Я посмотрел на Карен. Эти искусственные лица и правда не слишком хорошо передают эмоции; я понятия не имел, о чём она думает. Однако я тут же повернулся обратно к Стейнеру.
– Пусть даже так, – сказал я. – Карен всё равно жива – здесь, в Детройте. И биологическая Карен хотела, чтобы эта Карен обладала всеми её юридическими правами личности.
У Стейнера были тонкие тёмные брови. Он приподнял их.
– По-видимому, Тайлер хочет, чтобы суд решил, является ли такая передача прав законной.
Я покачал головой.
– Но даже если Карен… то есть её… гмм…
– Кожура, – сказал Стейнер. – Так это называется? Её сброшенная кожа.
Я кивнул.
– Даже если её кожура скончалась, как мог Тайлер об этом узнать? «Иммортекс» не разглашает такую информацию.
– Вероятно, подкупил кого-то, – сказал Стейнер. – Ну сколько бы пришлось заплатить кому-нибудь в Верхнем Эдеме за то, чтобы он дал знать, когда кожура истлеет? Учитывая, сколько денег стоит на кону…
– А это много? – спросил я. – То есть, не всё состояние, а та часть, что причитается конкретно Тайлеру.
– О, да, – сказала Карен. – Остин?
– Хотя Карен оставила очень щедрые суммы разного рода благотворительным организациям, – сказал он, – Тайлер и две его дочери являются единственными частными лицами – бенефициарами завещания Карен. Они должны унаследовать свыше сорока миллиардов долларов.
– Бог ты мой, – сказал я. Не знаю, за сколько я бы продал свою собственную мать, но если оценивать грубо…
– Ты не должна идти с этим в суд, Карен, – сказал Стейнер. – Это слишком рискованно.
– Что же мне тогда делать? – спросила Карен.
– Купи его. Предложи ему, скажем, двадцать процентов суммы, которую он должен был унаследовать. Он и с этим будет достаточно богат.
– Сделка? – сказала Карен. – Нас уже пытались несправедливо засудить, Остин. – Она оглянулась на меня. – Это случается со всеми успешными авторами. И моя политика – не соглашаться на сделку только для того, чтобы отвязаться.
Стайнер сдвинул брови.
– Это надёжнее, чем выходить с этим на процесс. Весь юридический базис твоей перемещённой личности – карточный домик; это новая концепция, никогда ещё не оспаривавшаяся в суде. Если ты проиграешь… – Взгляд Стайнера переместился на меня, – проиграют все такие, как ты. – Он покачал головой. – Последуй моему совету, Карен: убей это в зародыше. Перекупи Тайлера.
Я посмотрел на Карен. Она какое-то время молчала, но затем качнула головой.
– Нет, – сказала она. – Я – Карен Бесарян. И если это нужно доказывать, я докажу.
20
– Здравствуйте, – сказал я. – Где мне найти доктора Чандрагупту?
– Мне очень жаль, сэр, но он покинул Верхний Эдем. Он сейчас на пути к острову ЛС. Я могу вам чем-то помочь?
Я открыл рот для ответа, но понял, что мне, пожалуй, и правда немного лучше; возможно, травка в самом деле помогла.
– Нет, – сказал я. – Ничего. Я уверен, что всё будет в порядке.
На следующий день после поминальной службы по Карен я проснулся с жуткой головной болью. Я говорю «на следующий день», хотя на Луне по-прежнему была середина всё того же казавшегося бесконечным дня: от горизонта до горизонта солнце ползёт здесь две недели. Но Верхнем Эдем жил по распорядку, основанному на периоде вращения Земли вокруг оси, и руководство «Иммортекс» решило, что здесь будет действовать время Восточного североамериканского часового пояса; по всей видимости, в октябре мы даже перейдём с летнего времени на зимнее.
Но тогда я ни о чём этом не думал. Тогда я мог думать только о том, как страшно болит у меня голова. На Земле у меня иногда случались мигрени, но сейчас болело сильнее, и эпицентр боли располагался в центре верхней части головы, а не сбоку. Я выбрался из постели и прошёл в смежную со спальней ванную, где плеснул в лицо водой. Не помогло; мне по-прежнему словно кто-то вогнал в череп долото, пытаясь отделить полушария мозга друг от друга – теперь я понимал, что означает выражение «раздирающая боль».
Я выкурил косяк в надежде, что это поможет – тоже не помогло. Так что я нашёл себе стул и приказал телефону позвонить в больницу.
– Доброе утро, мистер Салливан, – сказала молодая чернокожая женщина, принявшая звонок.
Карен была в своём кабинете, где разговаривала с другим своим юристом – консультантом по инвестициям и чему-то ещё – пытаясь выяснить, что именно она может сделать по поводу попыток сына утвердить её завещание
Я же лежал на кровати Карен, вглядываясь – это уже вошло у меня в привычку – в белизну потолка спальни. Я не был, разумеется, утомлён – теперь я никогда таким не бывал. Но лежать вот так издавна было моей любимой позой для размышлений – она определённо была лучше положения «сидя на толчке», с помощью которого пытался передать состояние глубокой задумчивости Роден.
– Алло, – сказал я, глядя в пустоту потолка. – Алло? Ты там, Джейк?
Ничего. Совершенно ничего.
Я попытался очистить свой мозг, отбросить все мысли о Тайлере и предательстве и Ребекке и предательстве и Ракушке и предательстве и…
– Алло, – снова сказал я. – Алло?
И, наконец, слабое шевеление на самом пределе восприятия.
– Что за…?
Контакт! Я почувствовал облегчение и подъём.
– Алло, – снова сказал я, тихо, но отчётливо. – Это я – другой экземпляр Джейкоба Салливана.
Что за другой экземпляр?
– Тот, что снаружи. Тот, что живёт жизнью Джейка.
Как ты со мной разговариваешь?
– Разве ты… разве ты не та же самая копия, с которой я контактировал раньше? Мы уже говорили вчера.
Не припоминаю…
Я помедлил. Может ли это быть ещё одна копия?
– Где ты находишься?
В какой-то лаборатории, полагаю. Без окон.