Золотое руно (сборник)
Шрифт:
Я определённо понимал, однако, судя по виду Карен, до неё ещё пока не дошло.
– Итак, – сказала Лопес, – согласно действующему законодательству личность является личностью только в том случае, если она является лишь одной личностью, верно.
Я увидел, как отреагировал на это Дешон; его брови поползли к бритой макушке. Такого финта с их стороны мы вообще не предвидели – это было чертовски умно.
– Именно так, – сказала Неруда. – С юридической точки зрения вы получаете права личности как только становитесь одним, и только одним индивидуумом.
Лопес перешла через «колодец» и остановилась у загородки присяжных.
– Итак, профессор Неруда, в соответствии с вашим юридическим опытом, какое это имеет значение для рассматриваемого дела?
Неруда развела руками.
– Разве это не очевидно? Карен Бесарян – или, простите; здесь будет более уместна её девичья фамилия. Карен Коэн не стала личностью в тот день, когда была зачата – она родилась в мае 1960, так что это произошло где-то в августе 1959. Она стала личностью пятнадцатью днями спустя, когда её эмбрион потерял возможность стать несколькими разными людьми.
Лопес посмотрела на присяжных, чтобы убедиться, что они следят за мыслью.
– Да, профессор, – сказала она. – Продолжайте.
Неруда улыбнулась; наступала кульминация её выступления.
– И, поскольку индивидуализация – это часть юридического определения личности, Карен – теперь уже Карен Бесарян – по-видимому, перестала быть личностью в глазах закона не в тот день, когда её тело умерло на Луне, но в тот более ранний день, когда её разум отсканировали и была создана его копия. Та личность, которой была Карен Бесарян, юридически оказалась возвращена в статус эмбриона возрастом меньше пятнадцати дней; она потеряла свои права личности в момент, когда перестала быть единственным уникальным организмом. Понимаете? Уникальная юридическая сущность, известная как Карен Синтия Бесарян, прекратила существовать в момент завершения сканирования. И, разумеется, когда личность исчезает, она исчезает насовсем.
Если бы я был в своём старом биологическом теле, то наверняка бы в этот момент поражённо осел бы в кресле. Лопес элегантно обошла всю нашу стратегию – и при этом сообщила суду, что если он станет оспаривать её позицию, то ему придётся оспорить всё действующее законодательство об абортах. Одного взгляда на судью Херрингтона мне хватило, чтобы понять – это последнее, чего бы ему хотелось.
– Сделаем перерыв, – сказал судья; вид у него был не менее ошарашенный, чем у меня.
30
Как бы мне хотелось видеть Землю; тогда у меня бы было, на чём сосредоточить свои мысли, когда я думаю о Ребекке. Но Земля была прямо под нами, а созерцание пола не могло удовлетворить мою психологическую потребность. Конечно, и ничто другое не могло, кроме возможности увидеть её по-настоящему.
Ребекка думает, что вселенная шлёт ей послания – по её словам, сначала тактично, но потом, если она их не воспринимает, вселенная начинает дубасить её палкой.
Я не верил в такие вещи. Я знал, что вселенной я безразличен. И всё же, вероятно, из уважения к Ребекке, я иногда обнарудивал, что и правда присматриваюсь, прислушивають, примечаю: если есть способ отсюда выбраться, то, может, вселенная мне намекнёт?
Тем временем я последовал ещё одному совету Брайана Гадеса – тому, которого, как я надеялся, потом не буду стыдиться. Я решил попробовать заняться лунным скалолазанием. На Земле я никогда ничем подобным не увлекался – восток Канады не больно-то богат горами. Но звучало это привлекательно, так что я поинтересовался в бюро развлечений.
Оказалось, что альпинистские экспедиции водил мой старый знакомый Квентин Эшберн, инженер по обслуживанию лунобусов. Никому не позволялось выходить на поверхность Луны в одиночку; те же самые правила здравого смысла, что применяются в дайвинге, действовали и здесь. Так что Квентин, узнав, что я интересуюсь скалолазанием, пришёл в полный восторг.
В прошлом, как мне сказали, скафандры изготовлялись для каждого индивидуально, но новые адаптивные материалы сделали это ненужным: в Верхнем Эдеме имелись скафандры трёх размеров для мужчин размеров и трёх для женщин, и практически сразу стало очевидно, что мне нужен мужской средний размер.
Квентин помог мне облачиться, проверил все соединения. Потом отобрал альпинистское снаряжение, хранившееся тут же на открытых полках. Кое-что из него я узнал: к примеру, мотки нейлоновой верёвки. Другое я видел впервые в жизни. Последнее орудие имело вид настоящего оружия: пистолета с толстым коротким дулом.
– Что это? – спросил я.
– Это горный пистолет, – сказал он. – Для забивания питонов.
– Что ж, надеюсь, нам они не попадутся, – сказал я.
Квентин замеялся.
– Питоны – это такие металлические штыри. – Он открыл толстый магазин пистолета и показал. Штыри были десяти сантиметров в длину. Передний конец был заострён, на заднем имелась проушина, в которую продевалась верёвка. – Мы вбиваем их в скалу и используем как упор для руки или ноги, или закрепляем на них канаты. На Земле питоны обычно забивают руками, но здесь скалы довольно твёрдые, к тому же слишком велик риск повредить рукавицу и выпустить из скафандра весь воздух. Так что мы пользуемся горными пистолетами.
Я никогда не держал в руках никакого оружия – и, как канадец, был горд этим фактом. Однако я взял устройство и последовал примеру Квентина, который опустил другое такое же в объёмистый карман на правом бедре.
Наконец, мы напялили круглые шлемы. Они были начинены, как пояснил Квентин, чем-то вроде электронных чернил: любая часть шлема могла стать матовой и блокировать солнечные лучи. Затем мы прошли через шлюз, который оказался рядом с площадкой, где садились лунобусы.
– Ваша радость и гордость улетела, – сказал я ему по радио, указывая на пустую площадку.