Золотое солнце
Шрифт:
Я вздохнула.
— Знаешь что? Спой мне ту песню, которая пришла к тебе ночью. Мне почему-то кажется, что таким способом ты выражаешь свое видение мира куда лучше, чем пытаясь что-то объяснить... — Я осеклась. — А впрочем, ты же сложил ее на своем родном языке, так что все равно я ничего не смогу понять.
Лицо Раэмо просияло так, что я начала смутно понимать, каково это — все время быть с Единым в одной комнате.
— Ничего нет проще! Я уже давно перевел ее на язык Империи.
Он тронул струны... Голос его инструмента оказался глубок и чист. Я не так уж много смыслила в музыке, но мне показалось, что арфа Раэмо настроена ниже, чем принято в Хитеме, и, пожалуй, это придавало ее звучанию особую проникновенность.
Вступление было довольно долгим, из нескольких фраз, и только после этого голос Раэмо сплелся с голосом арфы:
Желтых стен раскаленная гладь, Катакомб каменистая пасть... Я пришел сюда, чтобы пропасть, Не ищи меня, это напрасно. Пыль лежит покрывалом невест, Тишина на три лиги окрест, Лишь бродяга, сидевший в пыли, Подмигнул мне лукаво и ясно... Когда танцует Прекрасная Лань, Она знает, что смерти нет, И сияет солнечный свет Над ее шальной головою, А те, кто ходит с ней под сенью олив, Светлы, как сон, и без вина во хмелю... Открой лицо свое, Город-и-мир — Они взяли тебя без боя! [3]3
На словах «Прекрасная Лань» голос Раэмо странно возвысился, и... я не поняла толком, что же произошло, но и солнце словно вспыхнуло ярче, и музыка зазвучала удивительно громко и отчетливо:
Я стоял там, где высится ель, Я не понял ни гнева, ни слез — Над холмами встал радужный мост И дарил их потоками ливня, И с омытых водою небес Я услышал счастливый смех И слова: «Так немного из всех Знают, что значит — быть со Мною!»Что, что такое творилось СО МНОЮ? Никогда прежде не испытывала я ничего похожего — меня и Раэмо словно накрыли непроницаемым куполом, отделяющим от всех прочих людей. Вот только внутри этого купола помещался целый мир, и мир этот был ярок, как никогда; словно синева моря, зелень лавров и рыжевато-красные склоны Кермии только что вышли из-под кисти искуснейшего художника... объяснить свои ощущения понятнее мне было не под силу.
Раэмо тряхнул головой — солнце вспыхнуло в светлых волосах, и на миг вокруг головы певца-талтиу возник светящийся ореол. В этот миг я готова была принять его за кого-то большего, чем обычный человек, но не умела обозначить словом это большее.
Неужели и я, когда пела ветру в нашей утлой лодке, казалась Малабарке ослепительным сиянием, заключенным в человеческую оболочку?
И мы танцуем среди копий и пик, Мы танцуем у жарких костров, И меж теми, чей лик суров, Наши лица светлы, как прежде. Нам рукоплещет императорский цирк, Град камней гладит наши тела, Но я не ведаю ни болм, ни зла — Кровь, как роза, цветет на одежде...Он уже доиграл и убрал руки со струн, а я все еще слышала над собой последние тающие аккорды и никак не могла осознать, что песня кончилась.
Наши взгляды снова встретились. И тогда я, надежно защищенная своим куполом от любого страха и любой скверны, выговорила, как во сне:
— Ты сказал там, под землей, что нашел то, что искал, потому что твоя песня была предназначена именно мне. Ведь так?
— Да. — Это короткое слово упало, как созревшая ягода в подставленные ладони. — Я долго не понимал, о чем эта песня, но увидел тебя и понял: ты и есть Прекрасная Лань.
Я даже не удивилась. Только по самому краю сознания проскользнула тень не то мысли, не то чувства: вот оно и произошло.
— Имя — я понимаю, это всего лишь знак, но слово «лань» на моем родном языке созвучно твоему имени. Словно нарочно, чтобы я не мог перепутать, словно мало в этой песне иных примет...
— Но для чего?
— Для того, чтобы свет солнца наконец-то упал на землю, что жаждет его, и земля расцвела невиданными доселе цветами.
— Ты говоришь загадками, Чеканщик Слов...
— Никакой загадки нет. Свет — дары Его, благость Его. Равно изливаются лучи на каменную стену и морскую гладь, но лишь плодородная земля способна принять их и вернуть миру — новой жизнью. Солнечный луч не возьмешь в горсть, но цветок украсит, а зерно насытит. Так и ты: сила, дарованная тебе, — делать неизреченное изреченным, непостижимое — понятным, а вспышку озарения облекать в плоть знаков. Только ты, и никто иной, способна дать людям это знание так, чтобы они сумели его взять.
— Я?
— Именно ты.
— Но ведь Мапабарка тоже...
— Малабарка — слишком отсюда. Для таких, как он, зерно всегда будет превыше цветов, и вера его проста и бесхитростна. Его участь — дать людям новый порядок и новую, невиданную прежде, Империю. Но лишь в твоей власти дать ответ на вопрос: «Зачем все это?»
— Однажды я сказала ему... или он мне, уже не вспомнить... что мы с ним — как лук и стрелы. Значит ли это, что участь Малабарки — разить цель, моя же — посылать его к этой цели?
— Был бы счастлив ответить тебе «да», но так не будет. Ты не возьмешь даже той власти, которая дана жрице. У тебя не будет вообще ничего — кроме произнесенных тобой слов, и люди будут помнить, что слова эти сказала ты, лишь тот краткий миг, пока они звучат. Но за эти слова люди будут умирать и убивать, а самое главное — будут творить с этими словами на устах. Готова ли ты принять такую участь, Прекрасная Лань?
— Ты говоришь так, словно в твоей воле наделить меня этой возможностью или отобрать ее...
— Наделяю не я, но Тот, кого мы оба зовем Единым, не умея дать ему другого имени. В моей же воле — лишь передать тебе его блага. Так прими же их, чтобы все бывшее стало не напрасным!
Глаза в глаза... Неожиданно всплыл в памяти странный сон на имланском корабле — сон, в котором я встретилась с Салуром...
— Я огонь в покрове ветра, — выговорила я отчетливо и уверенно. — Вспышка молнии длится мгновение, но молнии хватает этого мгновения, чтобы ударить. Да будет так.
— Да будет так! — Раэмо стремительно опустился передо мной на одно колено и поднес к губам край зеленого шелка, в который я оделась сегодня. Я не успела никак отреагировать на это внезапное изъявление почтения, а он уже поднялся с колен — и снова был всего лишь очень притягательным для меня человеком, а не существом из чистейшего света. Мало того, на миг мне почудилось в его глазах легкое замешательство, словно он не был вполне уверен в том, что сказал мне все эти высокие слова.