Золотой дублон Брашера
Шрифт:
Лесли вышел из машины и быстро подошел ко мне. Он был одет по-летнему: кремовые брюки, черно-белые ботинки с лакированными носами, легкий спортивный пиджак, в кармашке черно-белый платок, кремовая рубашка без галстука. На лице темные очки с зелеными стеклами.
Он подошел вплотную ко мне и сказал тихо и как-то застенчиво:
— Вы, кажется, считаете меня большим ослом?
— По поводу этой истории с дублоном?
— Да.
— Это никак не повлияло на мое мнение о вас, — сказал я.
— Вы понимаете.
— Вы хотите что-то
Он неопределенно повел плечами отлично сшитого пиджака.
Его дурацкие рыжеватые усики блеснули на солнце.
— Кажется, я люблю производить хорошее впечатление, — сказал он.
— Ничем не могу вам помочь, мистер Мердок. На меня произвела хорошее впечатление ваша преданность жене. Если вы это имеете в виду.
— A-а. Вы думаете, я говорил неправду? То есть вы думаете, я говорил все это, чтобы защитить ее?
— Я не исключаю такой возможности.
— Понимаю, — он сунул сигарету в длинный черный мундштук, который вытащил из-за броского платочка в кармане. — Ну что ж, видимо, следует считать, что я не произвел на вас хорошего впечатления. — Движения его глаз смутно виделись за зелеными стеклами — рыбки, мечущиеся в глубоком пруду.
— О какой ерунде мы говорим, — сказал я. — Все это ничего не значит. Ни для вас, ни для меня.
Он поднес спичку к сигарете и затянулся.
— Понимаю, — сказал он. — Извините, что заговорил об этом, это было очень глупо.
Он повернулся на каблуках, вернулся к машине и сел за руль, я проводил глазами его машину, потом двинулся. По дороге я подошел к маленькому негритенку и слегка погладил его по голове.
— Сынок, — сказал я ему, — ты единственный нормальный человек во всем этом доме.
23
Громкоговоритель внутренней полицейской сети на стене откашлялся и произнес: «Раз-два-три-четыре». Проверка линии — щелкнул и умолк.
Лейтенант полиции Джесс Бриз потянулся, высоко вытянув руки, зевнул и сказал:
— Опоздали на пару часиков, а?
— Да. Но я просил передать вам, что могу задержаться. Мне нужно было зайти к зубному врачу.
— Садитесь.
Его маленький стол загораживал угол. Он сидел за столом так, что слева от него было высокое голое окно, а справа стена с громадным календарем. Прошедшие дни были аккуратно зачеркнуты толстым черным карандашом, так что Бриз с одного взгляда знал, какой сегодня день.
Спенглер сидел у другого, гораздо меньшего и гораздо более чистого стола. На его столе лежала зеленая папка, стоял письменный прибор, рядом перекидной календарь и половина кокосового ореха, полная пепла, окурков и обгорелых спичек. В ладони он держал полкоробки перышек к старинным ручкам и пытался метать их в мягкую спинку стоявшего у стены стула, как циркачи-мексиканцы мечут ножи в цель. Ничего у него не выходило — перья не втыкались.
В комнате стоял неясный нежилой запах, не очень чистый, не очень грязный, не очень человеческий запах, который
Один нью-йоркский репортер написал, что, когда вы входите под зеленые лампы окружного полицейского участка, вы покидаете этот мир и оказываетесь в мире, где законы не действуют.
Я сел. Бриз достал из кармана обернутую в целлофан сигару и занялся обычной волынкой. Я следил: шаг за шагом, точно, никаких изменений. Он затянулся, помахал спичкой, аккуратно положил ее в черную стеклянную пепельницу и позвал:
— Э-эй, Спенглер.
Спенглер повернул к нему голову, а Бриз повернул голову к нему. Они ухмыльнулись друг другу. Бриз ткнул в моем направлении сигарой.
— А ну глянь на него хорошенько, — сказал он.
Спенглеру пришлось пересесть, чтобы развернуться и взглянуть на меня хорошенько. Если в этом взгляде было что-то хорошее, я этого не заметил.
— Ох и хитры вы, братцы, как пара мячиков для пинг-понга, — сказал я. — Как это у вас получается?
— Не мудрствуй, — сказал Бриз. — Вам, кажется, пришлось побегать сегодня?
— Пришлось.
Он все еще ухмылялся. Спенглер все еще ухмылялся. Не знаю, что там жевал Бриз, но глотать эту штуку ему не хотелось.
Наконец он прочистил горло, расправил свое большое морщинистое лицо, повернулся, чтобы видеть меня, не глядя мне в лицо, и сказал таким бесстрастным голосом, без выражения:
— Хенч признался.
Спенглер посмотрел на меня. Он наклонился вперед из своего кресла, и на его раскрытых губах появилась напряженная, почти непристойная улыбка.
Я сказал:
— Чем вы это из него выбили — киркой?
— Не-а.
Они оба молча глядели на меня.
— Макаронник, — сказал Бриз.
— Что?
— Малыш, ты рад? — спросил Бриз.
— Вы мне скажете толком или так и будете наслаждаться видом человека, который рад?
— Нам приятно посмотреть на людей, которые рады, — сказал Бриз. — Не часто приходится.
Я сунул в рот сигарету и поиграл ею, катая между губ.
— Мы из него это выбили при помощи макаронника, — сказал Бриз. — Макаронника по имени Палермо.
— Господи, так вы что-то знаете?
— Что? — спросил Бриз.
— Я просто подумал, что это за штука такая — полицейский диалог?
— У каждого свои методы, — спокойно сказал Бриз. — Хотите слушать или будете дальше мудрствовать?
— Я слушаю.
— Значит, так. Хенч был пьян. То есть он в самом деле был пьян, не просто казался пьяным. Смертельно пьян. Пил он неделями. Он практически перестал есть и спать, жил на одном спирту. Он допился до того, что перестал пьянеть от виски, только трезвее становился. Только это его и привязывало к нашему миру. Когда парень доходит до такого состояния, забери у него спиртное, и он станет хуже буйно помешанного.