Золотой характер
Шрифт:
— Вы, вероятно, хороший человек, Андрей Ильич, — сказала она. — До свидания, мне пора.
— Дочки лучше меня! Спокойной ночи, Продукция Петровна.
Ия засмеялась.
— Андрей Ильич, меня зовут Ия. Я пошутила. Простите.
— Значит, вы не Продукция? Ну, тем лучше. Как хорошо мы с вами поговорили, Ия Петровна! Пойду, извините.
И довольный Миронов, чуть покачиваясь, зашагал домой. Он совсем забыл, что всего несколько минут назад признавался этой женщине в любви.
Ф. Кафтанов
ИСПОВЕДЬ „ОТРИЦАТЕЛЬНОГО“
Вот
Но — увы! — это чувство приходит ко мне лишь тогда, когда капризная фортуна оставляет меня неузнанным среди окружающих. А это, признаться, бывает не так уж часто. Обычно стоит выйти мне на улицу, как на меня начинают кивать, и я, торопливо проскальзывая мимо прохожих, иногда слышу такие, например, едкие реплики:
— Смотри, пошел этот… как его… из-за которого в последнем фильме ревнивый мавр задушил свою без вины виноватую Дездемону…
«Ну чем я виноват, что то и дело встречаю людей, которые смотрят на меня так, как будто я и в самом деле злодей? — рассуждаю я сам с собой. — Ведь дело доходит до чего? Бывает, поздороваешься с каким-нибудь школьником или школьницей, радостно кивнешь и улыбнешься им от души, а они на тебя посмотрят так, словно ты дубиной замахнулся… А то бывало и так: мальчишки, узнав во мне какого-то сыгранного в кино злодея, бросали в меня камнями».
Думая обо всем этом, я всегда вспоминаю, как много лет тому назад я навсегда расстался с собой и обрек себя на тернистый путь Отрицательного.
Случилось это неожиданно. Впрочем, прежде чем рассказать эту странную историю, я должен оговориться. Дело в том, что уже в пятнадцать лет я твердо решил для себя: во что бы то ни стало буду артистом! Буду наперекор всему!.. Наперекор всему — это, разумеется, вопреки желанию отца и матери, мечтавших увидеть меня врачом. Но я мечтал об ином, и не только мечтал — я украдкой учился, посещал кружки самодеятельности, изо дня в день тренировал себя. В семнадцать лет я читал, например, знаменитый монолог Чацкого так, что, когда говорил: «Карету мне! Карету!» — мое сердце разрывалось от щемящей тоски, и я плакал, забывая о себе и ненавидя тот мир, который довел моего героя до последней точки отчаяния. Плакал и верил, что, глядя на меня, содрогнутся также и души моих будущих зрителей.
И вот однажды я предстал «пред хмурые очи» главного режиссера местного драматического театра. В то время это было проще, чем теперь, поэтому, выслушав меня, он уселся в кресле и без обиняков потребовал:
— Ну, что ж… читайте. Что там у вас?
И я прочел.
Прочел так, как никогда не читал. Но не успел отдышаться, как услышал за своей спиной чужой холодный голос:
— Н-да…
От этих слов во мне как будто что-то оборвалось. Машинально повернувшись к режиссеру, я застыл перед ним, подобно обреченному на смерть.
И что бы вы думали? Режиссер разразился вдруг неудержимым смехом! Он сидел и, хлопая руками по коленям, хохотал, а я стоял, как дурак, и не мог понять: человек это или сам дьявол в образе человеческом?
О, мне до скончания дней своих не забыть этого смеха! Смех, на всю жизнь лишивший меня права называться Положительным.
Я сгорал от негодования, готовый кинуться на режиссера.
Но он вдруг перестал смеяться. Поднявшись с кресла, обошел вокруг меня и торжественно произнес:
— А ведь из вас может получиться замечательный негодяй. Настоящий мерзавец!
И, хлопнув меня по плечу, режиссер пророчески заключил:
— Молодец, юноша! Быть тебе артистом. Я верю: через пару-тройку лет на театральном небосклоне звездой первой величины засияет еще один Отрицательный!
С тех пор и началось, фигурально говоря, мое победное восшествие на опасные высоты Отрицательного. С тех пор и посыпались на мою голову всяческие беды и обиды. Помните, как у шолоховского деда Щукаря? Нарекла ему бабка чин «енерала» — и пошло у бедного человека все навыворот.
Так и у меня: окрестил меня режиссер Отрицательным — и нет мне ни радости, ни покоя. Чем лучше я изображаю мерзавцев, тем чаще меня узнают и тем реже я чувствую себя Положительным. Когда-то, «в дни юности туманной», я три года ухаживал за одной актрисой. И что же? Вышла все-таки за Положительного. Бывало, во время съемок какой-нибудь Положительный напьется, надебоширит, побьет посуду в гостинице, а штраф мне присылают. Это если в городе. А то поедешь, скажем, куда-нибудь в глушь на съемки. Положительному жители сдают первую квартиру и почти задаром, а мне и чулан приходится с трудом находить… А категории как в инстанциях устанавливаются? Известное дело: Положительный едва выбьется из артистических пеленок — ему уже вторая, а то и первая… Другое дело мне — Отрицательному. Впрочем, может, это так и следует, потому что, куда ни поеду, куда ни пойду — всюду на меня показывают пальцем и шепчут:
— Гляди-ка, ведь это и есть тот самый, который выдал наших партизан фашистам. Помнишь, в такой-то картине?
Или еще что-нибудь в этом роде.
Был, например, такой случай.
Вышел я из киностудии на улицу и стою, жду такси. После съемки устал, конечно, и злой, как дьявол, потому что очень неудачно прошла эта съемка: режиссер и так и сяк вертел меня, а я не вижу перед собой этого въедливого вымогателя Дрючкина (есть такой прохвост в фильме) и, ясное дело, не могу никак войти в роль. Так и отложили съемку на завтра…
Выскочил я на улицу, вижу, такси не дождешься, и решил рискнуть: поеду на троллейбусе. Благо и троллейбус подошел как раз. Поднял я воротник и встал в очередь. Подвигаюсь потихоньку вместе с очередью. А сзади уже тоже несколько человек, и все, как и я, торопятся, подгоняют друг друга.
— Гражданка, нельзя ли побыстрее? — попросил также и я стоявшую передо мной женщину.
Женщина сердито оглянулась… Испуганно посмотрела на меня, потом в раскрытую сумочку… и — повалилась замертво!