Золотой истукан (др. изд.)
Шрифт:
– Не умеешь читать, - вмешался Карась, - откуда знаешь, что написано в этой книге?
– Пинхас говорит.
– А может, он врет, твой Пинхас?
– Нет. Он талмуд-хахам, большой знаток писания. Даже мясо мы едим обескровленное. С кровью - грех.
– А дышать вам не грех?!
– загремел Арсамух.
– Ешьте прах, пейте мочу, это ваше дело. Но не заставляйте страдать других из-за ваших обычаев.
– Я чем виноват?
– Лейба не сводил жалостных глаз с фляги у губ Руслана. Когда воды вдоволь, не хочется пить. Но стоит узнать, что воды уже нет и больше не будет,- как назло, сразу же охватывает яростная жажда. С едою тоже так.
Руслан - несмело:
– Можно дать ему?
Арсамух - великодушно:
– Дай. Только он после тебя не станет пить. Ты - нечистый, а он, видишь ли, благородный. Не дай бог, осквернится.
Лейба, хватая флягу:
– Какой благородный? Я всего лишь ам-хаарец. И все мы божьи дети. И плевать мне на Пинхаса, если хочешь знать. Хоть и сказано в трактате Сангедрин, лист сто десятый, страница первая: «Кто думает плохо о законоучителе, грешит так же, как если бы это относилось прямо к богу». О Яхве! Что пред тобою наша добродетель, наше могущество, наша справедливость?
– Он боязливо оглянулся - и жадно припал к фляге, к которой только что прикасались губами презренные язычники. Затем протянул ее Карасю: - Хочешь?
– Хочу.
– Вот и побратались, - усмехнулся алан.
– У нас есть обычай брататься вином и кровью. Ну, что ж, а мы побратались водою, то есть тем, что сейчас для нас дороже вина и даже крови.
Вода и кровь. Человечья кровь, конечно, не вода, верно сказано, но без воды кровь тоже не кровь: сгущаясь, она превращается в вязкую патоку. Началось самое страшное, что может быть в пустыне: медленное усыхание под палящим, злобно пылающим солнцем.
Что Пинхасу? Ему хорошо. Одолжил у находившихся в караване знатных хорезмийцев мех воды - и благополучен. А пленные? Никто не поднимал упавших русичей. А считать их - считали: как-никак хорезмшахово достояние, за него придется отвечать.
– Сорок пять, - сокрушался Пинхас.
– Учил рабби Элеазар Каппор: «Не по своей воле ты создан, не по своей воле живешь, не по своей воле умрешь». Мишна, трактат Абот. Глава четвертая, раздел двадцать второй…
Умер бы и Руслан. Умер бы и Карась.
Умер бы и Лейба, которому хозяин не давал ни глотка воды.
Если бы Арсамух, бог весть почему, не наливал Руслану из своего, почти пустого, бурдюка каждый день чашку воды, а Руслан не делился ею с Карасем и Лей-бой.
Умереть-то они не умерли, но были к этому очень близки, когда однажды в полдень с многоголосым воплем на караван налетел, щетинясь копьями, большой конный отряд.
Переполох:
– Тюрки, тюрки!
– Чего смотрите?!
– орал Пинхас алану Арсамуху - Вынимайте оружие!
– Молись Яхве, - отвечал ему алан невозмутимо.
– Он спасет.
Руслан:
– Будут грабить сейчас, убивать?
Лучше б убили. Если тюрки схватят его, уведут, - то куда, в какие еще края, неведомо жуткие, заведут?
– Не должны бы, - спокойно сказал Арсамух.
– Инэль-Каган, их вождь, в дружбе с хорезмшахом.
Лейба:
– Все, что делает Милосердный, делает к добру. Берахот, лист…
Арсамух:
– Ох, и въедливый ты старичок! Зануда ты, я вижу, сам талмуд-хахам, не хуже Пинхаса. Помолчи-ка! Вон, тюрки машут пикой, что-то хотят сказать.
Со стороны степняков донеслось:
– Эй, не бойтесь! Нас послал Инэль-Каган. Воды не надо? Четыреста полных бурдюков. Обменяем на золото.
…Вечером Лейба плакал у костра:
– У меня золота нет, и не было никогда. Говорю Пинхасу: дай взаймы. Дам, говорит, а ты дай сейчас обязательство на пергаменте: будем дома, уступишь мне дочь свою Иаиль. Ах, Иаиль, Иаиль! Я говорю: какой же ты честный еврей, если хочешь единоверца облапошить? За глоток божьей воды просишь дочь, мою единственную радость? Ах, Иаиль. Он говорит: «Праведник Иаков за миску похлебки купил первородство у брата родного, Исава; я же тебе, болван, ам-хаарец, даю за сопливую дочку твою целый мех свежей воды». Ах, Иаиль!
– И ты, конечно, согласился?
– Я?! Господь, сохрани! Лучше мне умереть от жажды, чем отдать мою дочь, мою лилию, этому живоглоту…
Нет, не умер Лейба от жажды.
Руслан делился с ним, а иногда уступал всю свою долю (все-таки старый, слабый человек, а он, Руслан, молодой, он выдержит), - евреи снова стали выдавать пленным русам по две, по три чашки воды. Не выдавать - что скажут хорезмшаху, если все рабы умрут и спросит царь, где же дар хазарского кагана. Откуда было знать Руслану, что добротой своей он навлечет на себя большое несчастье, - и через это несчастье обретет великое счастье?
Воистину, нет худа без добра.
– Аза, Ануш, Баян-Слу… Баян-Слу! Алан, Руслан, Калгаст, Кубрат,- прости, родной. Я виноват. Я не виноват. Идар в огне. Я в огне. Карась, где ты? Сними котел с моей головы. Горячий. Лейба! Ах, Иаиль, Иаиль…
Хворь началась остро и сразу. Руслан горел от внутреннего жара, от дикой боли голова будто разламывалась надвое. Спать он не мог, день и ночь метался в бреду.
В миг просветления услышал над собою разговор. Незнакомый голос:
– Надо бросить его. Зачем тащить? Все равно умрет. Злой дух пустыни тронул беднягу.
Голос Пинхаса:
– Зачем бросать! А вдруг оживет? Есть у меня знакомый лекарь… Отдайте мне руса за три медяка, - большего он не стоит сейчас. Вылечу, подкормлю-продам за десять злотых. Сказано: «Кто не печется о выгоде, тот будет разорен».
– А если не оживет? Пропали три медяка.
– Бог милостив. Сказано в Берешит раббе: «Нет ни одной былинки на земле, которая не имела бы своего ангела на небесах». Может, ангел этого руса поможет ему.
– Что ж, давай три медяка. Прогадаешь - на нас не сетуй.
– Лейба!
– Я здесь, господин.
– Пусть твой сын Аарон сбегает к лекарю Сахру. Надо руса лечить.
– Придет ли Сахр, станет ли он лечить раба? Как-никак - придворный лекарь.
– Придет и станет. Он мой должник.
– Все-таки… упрямый человек.
– Пусть Аарон пообещает ему хорошую выпивку, закуску, - сразу прибежит.
– Но, господин…
– Оставь пререкания! Прочь с моих глаз. Даже в подлых христианских писаниях сказано: «Слуги, со страхом повинуйтесь господам, не только добрым и кротким, но и суровым». Ясно? Беги…