Золотой капитан (Растрата)
Шрифт:
Илья насупился:
— Если от него будет зависеть мой дальнейшая жизнь — и попрошу… Он-то что, он только из школы ее провожал, портфель помог донести…
— И-эх! — вздохнул Васька и, крутанув головой, выматерился. — Я б такую бабу… Портфель донести! После такой помощи у баб пузо начинает расти! Конешно, твое дело, можешь прощенья просить, пусть народ над тобой похохочет.
— Смешней будет, если я за решетку попаду? — разозлился Рогожников. — Главное, за что? По глупости!.. А мы с Лидкой ничего жили. Она меня все на скамеечке ждала, на угоре. Иду из рейса — вижу в бинокль: сидит, ждет… Я сразу гудок! Ребятишки вокруг нее прыгают!..
— Натурально, больной, — проронил Типсин, — если прощенья собрался просить. Тебе надо наоборот, орать, что она изменяла. Тогда будет, что ты из ревности, понял? Со психу и со стыда перед народом. Она ж тебя позорила изменами? Позорила… Вот ты в душевном волнении и схватился за ружье. А за душевное волнение ты не отвечаешь. Я знаю случай, когда мужик бабу вообще грохнул на этой почве, и ничего. Условно только дали… А свидетели есть, что она таскалась. Тот крановщик видел.
Илья стал жалеть, что напросился на этот разговор. Выходило-то, что Типсин прав, да и Александра тоже про это говорила. Но стоило Рогожникову представить, как он на суде станет говорить, что его жена Лида — таскалась, ему сделалось больно и неприятно. Ведь Лида тут же сидит, смотрит на него, все слышит. И люди в зале сидит — уши развесили. Вот уж слух-то пойдет! А Лида в школе работает, на виду у всего поселка. Скажут, сама вон какая, а еще наших детей учит и воспитывает, бессовестная… Турнут ее со школы — и куда она с ребятишками?.. Витька с Любашкой вырастут, а им скажут: мать у вас по чужим мужикам ходила, отец — по тюрьмам. Сто человек промолчат, а один все равно найдется, скажет…
Думал Рогожников и все больше терялся. Всякие мысли были, но, как бы ни прикидывал он, все получается какой-то клин. Ну ладно, соглашался Илья со своим рулевым, скажу я на суде, что взялся за ружье от душевного волнения. Приперло — дыхнуть нечем. Его, значит, оправдывают, дают ему условный срок и отпускают. Судья вник в положение, понял, узрел. А куда ему потом деваться? Илье‑то! Лиду из школы так и так выставляют, остается она с пацанами на руках, без денег и помощи. Илье назад путей нету. Не возвращаться же к жене-потаскухе! А ребятишек жа-алко!..
Может, к Саше прибиться? Она женщина заботливая, умница, красавица. Забрать Витьку с собой и поселиться в Совречке. Дом бы Илья сам срубил, и работка бы там нашлась. Много ли им, втроем-то, надо?.. Опять, как Саша Витьку примет? Илью-то ничего, привечает и обласкивает, дальше так дело пойдет — жизнь, смело можно сказать, хорошая будет. Витька заорет — к мамке хочу! Что ему сказать? Мамка у тебя такая-сякая?.. А не брать Витьку — какая это жизнь?
… Поздно вечером самоходка приткнулась к берегу. Решили на ночь глядя не тащиться в Совречку, а подойти к ней утром и сразу же начать разгрузку. Узнают совреченцы, что «Золотая» пришла, — ночь спать не будут, с баржи не выгонишь. А утром все на работе, в поселке тишина.
Александра собрала в кубрике на стол, что-то вроде прощального ужина. Завтра начнется суета, некогда будет. Илья все присматривался к Саше, все примерял, как это было бы, окажись с ними тут Витька. Она же чувствовала его взгляды, подмигивала ему украдкой и, не выдержав, насмешливо спросила:
— Ты, Илья, покупать меня собрался, что ли? Глядишь, будто я конь на базаре. Смотри, я дорого стою!
«Знаю я, знаю… — думал Илья, вспоминая погибшего пилота, — давно знаю…»
Вычищенные и отстиранные брюки Ильи висели у печки и слегка воняли бензином. Остальные принадлежности костюма были опять тщательно выглажены и висели на вешалке в шкафу. Илья подумывал, как бы переодеться и войти в Совречку при параде, но сдерживали непросохшие брюки. Утром, решил Илья, пусть знают наших!
Выпили спирту, закусили хорошо, и Рогожникова опять потянуло на разговоры.
— Ну, — сказал он торжественно и приобнял Васю Типсина, — готовься, брат, в капитаны! Придем из рейса — сдам тебе самоходку.
— Без сопливых склизко, — бухнул Типсин, прожевывая остатки зажаренного гуся. — Мне еще перед рейсом начальник сказал. Вызвал и говорит: «Ну, Василий Егорович, готовься в капитаны! Как Илюху посадят — прими „Золотую“. — „Да я чо, я приму…“
— Как это?.. — растерялся Илья. — Он вроде на стороне искал?
— Так что я в этом рейсе на стажировке, — продолжал рулевой — На обратном пути пойду за капитана.
«Вот оно что-о! — протянул про себя Рогожников. — Значит, меня как бы сняли уже. Я, выходит, и не капитан, а так, пассажир, что ли… Хожу, Ваську проверяю, указания даю. Двигатель, редуктор.
… Ну что делать? Правильно сняли. Пусть Васька берется, привыкает. Хорошо, что он, а то отдали бы «Золотую» какому-нибудь пропойце…»
— Вот тебе, Саш, новый капитан! — вяло улыбнулся Рогожников. — Теперь с ним в будущую весну поплывешь…
Сказал, а у самого внутри что-то защипало, заныло: начались потери-то! Еще суда не было, а самоходка из рук уходит. Дальше-то сколько потерь!.. Чего, спрашивается, спешил, торопился, ночами гнал, когда можно было постоять, растянуть время, отдалить как-то тяжкую минуту. А еще говорят, подсудимому терять нечего! Конечно же «Золотая» не протерпит два года без него. Что зря обманывать себя? Хоть бы эту навигацию доходила. Вытащат ее осенью на берег да так и бросят. Туруханские мальчишки побьют стекла, снимут фонари. В следующее половодье затянет ее песком, снесет ледоходом рубку. Разве что дизель с редуктором возьмут, новые как-никак, пригодятся…
— Конешно, поплывем! — заверил Типсин и подмигнул Александре: — Если меня, как Илюху, подкармливать будут. А то не глядите, что я ростом такой здоровый, на картохе с салом вмиг захирею.
— Не надейся, — отрезала Саша, — много вас, таких капитанов…
— Да я пошути-ил… — рассмеялся моторист. — Нужда была — болело брюхо!
— Мы с тобой вообще никуда не поплывем, — продолжала Александра. — Ни весной, ни осенью. Отплавалась я, хватит…
Александра поднялась из-за стола, молча прошла к иллюминатору и замерла, скрестив на груди руки. Кофточка натянулась, и проступили острые локотки, плечи, лопатки: хрупкая, усталая женщина…
Волны плескались за бортом, били в гулкий корпус. Дон-дон-дон… Тихо позванивала стеклотара за переборкой.
— Ну, не ты, так кто другой поплывет, — сказал рулевой. — Все одно в Совречку продукты везти, куда денисся. Оттого что тебя с Илюхой не будет, люди есть не перестанут. Имя хоть картоху с салом, а подавай! Видела, как туруханский народ «Золотую» ждет? Во-о!
— Уеду я… — тихо проронила Саша. — Вот привезу товар, сдам склад и… уеду. Хватит с меня этого Туруханска, Крайнего Севера, прихода, расхода, вечного страха…