Золотой лис
Шрифт:
— Не кричи… Глупая, ну как же можно не видеть? Если погасишь свет, можно что хочешь увидеть. Полезай внутрь — и увидишь. Лезь, говорю, не глупи… Эмилька!
И он стал насильно толкать ее в шкаф.
— Пусти! — закричала она. — Мама!
Тогда Лукаш, совсем выведенный из равновесия, схватил ее за талию, несмотря на отчаянное сопротивление, втолкнул внутрь, быстро захлопнул дверцы и повернул ключ.
— Видишь? — спросил он.
Но вместо ожидаемого ответа из шкафа послышался несколько приглушенный, но тем не менее ужасно громкий рев Эмильки. Она безумно заметалась
— Пу-у-у-сти! — взывала она не своим голосом. — Пу-у-сти!
Лукаш совсем потерял голову, просто не знал, что делать. Убежать? Спрятаться куда-нибудь? Или, может, открыть дверцы? Зажечь свет? Сам не свой, он кинулся вперед, наткнулся впотьмах на стол, метнулся в сторону, но опрокинул стул, который упал со страшным шумом. Тут в комнату прибежала мать.
Она, конечно, сразу поняла, что случилось. Но когда она вывела кричащую и плачущую Эмильку из шкафа, девочка разревелась еще пуще, и не было никакой возможности ее успокоить, она отталкивала мать Лукаша и дрожала, вся бледная, чуть не синяя, отчаянно крича:
— Домой, хочу домой!
Лукаш, скромно отойдя в сторонку, хмуро глядел на эту сцену… «Зачем такой крик? — недовольно думал он. — Ведь ничего не произошло… Глупая!»
В конце концов мать, видя, что на Эмильку не действуют никакие уговоры, увела ее к себе. Лукаш вздохнул с облегчением. Первым делом он запер шкаф, потом стал прислушиваться. Долго еще из глубины квартиры долетали плач и крики Эмильки, но, видимо, мать нашла все же какой-то способ ее успокоить, так как все наконец утихло и через некоторое время в передней послышались два голоса: голос матери и, уже совершенно спокойный, деловой, голос Эмильки.
Для Лукаша не было сомнения, что после этого ему не миновать долгого разговора с матерью, и он был уверен: как только Эмилька уйдет, его сейчас же позовут. Он даже подумал было, не сделать ли вид, будто не слышит. Однако мать, по-видимому, учла эту возможность, так как сперва открыла дверь в коридор и только тогда позвала, — правда, совсем негромко, но зато весьма выразительно. К сожалению, такого зова нельзя было не услышать. Лукаш шепнул в сторону лиса:
— Ничего не бойся!
И пошел.
Мать сидела у себя за письменным столиком. Как только Лукаш вошел, она спросила:
— Лукаш, скажи мне, пожалуйста, что все это значит?
Не зная хорошенько, куда девать глаза, Лукаш стал искать для них какой-нибудь спасительной опоры. Сверх ожиданий он быстро нашел ее в своей разорванной подошве.
— Зачем ты запер Эмильку в шкафу? Что это за игра?
— Это не игра, — пробормотал он.
— Так в чем же дело?
— Потому что она глупая.
— А ты? По-твоему, это умно — запереть кого-нибудь в шкафу? Что ты сказал бы, если б тебя так заперли?
Лукаш пожал плечами.
— Я могу.
— Что ты можешь?
— Да в шкафу.
— Что ж, если тебе нравится, чтоб тебя запирали в шкаф, это твое дело. Но Эмилька, кажется, вовсе не просила, чтоб ее запирали.
— Потому что она глупая.
Мать некоторое время молча смотрела на него.
— Подойди поближе, Лукаш.
Он подошел
— Что тебя так интересует в твоей туфле?
— Там дырка, — объяснил он.
Он поднял глаза на мать.
— Скажи мне, Лукаш. — Она притянула его к себе. — Эмилька говорит, что ты хотел показать ей какую-то тайну. Что это за тайна? Ты можешь мне сказать?
— Могу, — прошептал он.
— Ну?
— Потому что, понимаешь…
— Так.
— Ко мне пришел…
— Кто?
— Золотой лис… — еле слышно промолвил он.
И, боясь уловить на лице матери оттенок недоверия, снова стал искать глазами дыру в туфле. Но в голосе матери он не услышал никакой подозрительности.
— И где же он?
— У меня.
— Где это — у тебя?
— В шкафу.
Минуту царила тишина. Наконец он рискнул взглянуть на мать.
— Ты не веришь?
— Почему ж мне не верить? Ведь ты же не врешь? Правда?
— Ах нет! Он в самом деле пришел. Золотой.
— И ты хотел показать его Эмильке?
— Да. А она, глупая, ничего не видит.
— Погоди, Лукаш, — возразила мать, — постой; разве это хорошо — заставлять кого-нибудь насильно видеть золотого лиса?
— Потому что я хотел, чтоб она увидала.
— Но она все равно не увидала. Ты только напугал ее, а лису могло быть неприятно, что ты таким дурным способом его показываешь.
— Ты думаешь? — встревожился Лукаш. — Я перед ним извинюсь.
— А перед Эмилькой?
Минуту он боролся с собой, наконец решил:
— И перед Эмилькой тоже… А ты хочешь видеть золотого лиса? Пойдешь смотреть? Нет?
— Я не говорю, что не хочу. — Она погладила его по голове. — Но подумай, Лукаш, ведь лис пришел к тебе…
— И к тебе тоже.
— Допустим. Но это твой гость, и ты должен следить за тем, чтобы ему было у тебя хорошо.
— Ему очень хорошо, — заявил Лукаш.
— Ты в этом уверен? Ты думаешь, ему приятно, чтоб на него все время кто-нибудь смотрел?
— Совсем не все время. А ты можешь?
— Конечно, могу. Но условимся, что сегодня мы оставим его в покое, хорошо?
— А завтра придешь посмотреть? Ты в темноте увидишь…
— Об этом завтра поговорим…
К несчастью, на другой день и в ближайшие дни все так неудачно складывалось, что мать не могла посмотреть золотого лиса. То ее днем не было дома, то ей было некогда, то — опять оказия — нанести официальный визит лису не позволяло присутствие Гжеся. Впрочем, Лукаш не возобновлял своей просьбы; только два раза: один раз — вернувшись из детского сада, и другой — за ужином, — он пытался взглядом напомнить матери ее обещание, но в обоих случаях вынес впечатление, что мать не хочет понять его намеки. В общем, все домашние, включая и Эльзу, держались так, словно хорошо знали о присутствии золотого лиса, но не хотели говорить на эту тему. И что самое удивительное, даже Гжесь с того вечера, как Лукаш открыл матери свою тайну, изменился до неузнаваемости и ни разу не возвращался к этому вопросу. Точно так же и Эмилька, когда Лукаш на следующее утро объяснил ей, что имел добрые намерения и не хотел ее пугать, ответила, выпятив нижнюю губу: