Золотой воскресник

Москвина Марина Львовна

– Не скажу.

– Тогда ты врешь, что ты писательница!

* * *

Пеленягрэ за обедом – официантке Наде:

– Я сочинил песню “Как упоительны в России вечера”, слышала? Я этой песней всех поставил на колени!

– Не знаю, – отвечает Надя, не очень-то жалующая Витю. – Ее теперь очень редко ставят. Сейчас все больше “Синий-синий иней…”

* * *

В столовую входит убеленный сединой, взъерошенный Валентин Устинов, шекспировский король на излете судьбы.

– Ну-ка, что там за Фирсов у вас любимый поэт? –

кричит ему Пеленягрэ. – Давайте строку! Какая осталась строка?

– Дело не в строке, – отвечает Устинов, – но в духе, какой он привнес в этот мир. А ты сам не создал даже этой строки, какой ты сейчас бравируешь. Тебя нет в русской литературе! – величественно произносит Валентин Устинов. – Ты написал не “Как упоительны в России вечера”, а “как охуительны”! Другой человек привнес это слово – “упоительны”, ты мне сам говорил.

* * *

На выставку Тишкова пришла Ирина Роднина. Вот Лёня ей показывает на картину, рассказывает, что на картине, – это Даблоид, у него маленькая голова и большая нога, потому что стопа содержит множество нервных окончаний – рецепторов…

– А у нас, у фигуристов, – говорит Роднина, – нога вообще ничего не чувствует. Мы так много тренируемся, что чувствительность переходит куда-то вверх…

* * *

Сидим с питерским поэтом Сергеем Махотиным в буфете ЦДЛ, приготовили свободный стул для Михаила Яснова. К нам подходит поддатый пожилой человек, довольно расхристанный, и спрашивает:

– Можно взять стул?

Махотин говорит:

– Нет.

Тогда незнакомец сгребает Серёгу в объятия и крепко целует в губы.

Махотин, обалдевший, вытер ладонью рот. Пауза.

– …Берите! – махнул он рукой.

* * *

Сергей Махотин

песенка о московских друзьях

Одурев в раю от скуки, Я припомню старину И подумаю о Друке, О Кружкове вспомяну… И начну молить я Бога, Попрошу себя понять: Хоть на часик, хоть немного По столице погулять. И пойду я, взяв гитару, Напевая: тра-ля-ля, К Бородицкому бульвару По проспекту Коваля… Мимо булочной и мимо Сигаретного ларька Выйду к площади Акима Переулком Кушака. У Минаевских ворот я Тихо в сквере посижу, И хоть не экскурсовод я, Дом Соломки покажу. И юнцу Литинститута Объясню, как старожил: – Тут Собакин жил, а тута Усачёв Андрюша жил. Алкогольными

парами Подышу в пивнухе я, Погоржусь знакомством с вами, Знаменитые друзья. А когда, стращая адом, Бог гонца пришлет за мной — То меня проводит взглядом Бюст Марины Москвиной…

* * *

Окончив педагогический институт, Леонид Бахнов работал учителем в школе. Как-то его вызвали к директору – оказывается, в класс, где Леонид был классным руководителем, один ученик принес порнографическую открытку.

– Вы должны обязательно поговорить с его родителями, – сказал директор.

А родители у этого мальчика были глухонемые.

– Вы поговорили? – спрашивал при встрече директор.

– Пока нет.

– Почему?

– Ищу способ…

* * *

Сергей Махотин написал книгу о Рембрандте. Когда она вышла – на глянцевой бумаге, с великолепно воспроизведенными картинами его героя, – Махотин сказал удовлетворенно:

– Наконец меня прилично проиллюстрировали.

* * *

С Ольгой Мяэотс улетаем в Петропавловск-Камчатский, в Шереметьеве прохожу паспортный контроль. Вдруг меня хватают за шкирку и ведут в милицию. Там уже сидят трое чернобородых контрабандистов с незаконным оружием, а за столом пожилой милиционер, крашенный в блондина, с перстнем на пальце.

Выясняется, что по исполнении сорока пяти лет я не вклеила новую фотографию, так что мой паспорт недействителен.

На меня заполняется какой-то обличительный документ, грозящий санкциями “по месту жительства” и “по месту работы”, и милиционер велит мне составленный акт подписать. А в графе “объяснительная записка” – сформулировать причину, по которой произошло это злостное нарушение.

– Понимаете, – говорю я ему, – это необъяснимое явление, как НЛО.

И мы все задумались, что в данном случае можно привести как аргумент, – и трое с незаконными обрезами, и Ольга – все.

И тут милиционера осенило.

– Придумал! – сказал он. – Пишите: “Забыла о возрасте”!

Я так и написала. И подписалась: “нарушитель Москвина”.

Он мне хотел вручить копию, но Ольга разрешила ему оставить ее себе как автограф.

* * *

Все это я рассказываю моей старой подруге, однокласснице Нинке. А она смеется и говорит:

– Боже мой! Сколько мусора у тебя в голове!..

* * *

В Москве выступала Йоко Оно. В заключение она разбила большую фарфоровую вазу и раздала зрителям осколки, оставив себе один.

– Через десять лет встретимся здесь, – она сказала, – сложим эти осколки и склеим вазу…

Ей тогда было 74 года.