Золотой выстрел

Щелоков Александр Александрович

Уложив пленного, Мисюра для острастки поиграл пистолетом у самого его носа:

— Смотри, спросонок не разберусь что к чему — враз хлопну. Как муху. Машинка у меня лютая, сам знаешь…

Ночь проходила в тяжелой как болезненный бред дрёме.

Мисюра сидел, прислонившись спиной к стволу векового кедра, отгородившись от тайги зыбким пламенем костра. Жирно потрескивал огонек, полз над землей пахучий хвойный дымок.

Временами, просыпаясь и прислушиваясь к шуму ветвей, Мисюра улавливал в нем бессвязные возгласы, страстный женский шепот, испуганное

бормотание стариков. Кедры встревожено шумели, будто ветер принес им неожиданную весть, и они, торопясь и захлебываясь, обсуждали ее все разом.

Рядом, вздрагивая и постанывая во сне, ворочался пленник. Временами он начинал надсадно кашлять, переворачивался лицом вниз, утыкался носом в хвою, и худая широкая спина его тряслась, как в лихорадке. Глядя на его мучения, Мисюра не выдержал.

— Погрей кишки, вояка. Может полегче станет.

Мисюра поднес к губам пленника котелок, который стоял на краю костра.

Тот, обжигаясь и тяжело сопя, глотал горячую воду. Ему, должно быть, в самом деле стало полегче, и он уснул, придвинувшись вплотную к огню. Впал в забытье и Мисюра.

Пробуждение было внезапным. Он открыл глаза, не понимая, почему ему так отчаянно не хватает воздуха. И вдруг, еще ничего не увидев, понял, что происходит.

Его пленник, отдышавшись за ночь, напал на него, навалился, стараясь связанными руками сжать горло и удушить. Но сделать этого ему не удавалось. Хватка выдавала слабость доходяги, отчаявшегося на подвиг.

Собравшись с силой, Мисюра яростно рванулся, резко подобрал ноги, уперся руками в грудь нападавшего и сильно пнул его в подбрюшье. Майор, утробно охнув, отлетел в сторону и громко застонал.

Сильно потирая рукой занемевшую шею, Мисюра поднялся и начал поправлять костер. Его противник лежал на боку, прижимая связанные руки с свежей ссадине на скуле. Глаза его недобро поблескивали. Встретившись взглядом с Мисюрой, он не столько сказал, сколько бессильно простонал:

— Убей, прошу, ради бога! Один хрен, вдвоем нам на этой земле не жить.

— И бог у тебя и хрен в одной руке, — усмехнулся Мисюра. — Ты даешь, гражданин начальник. Некультурненько так!

Вдруг, воспламенившись, гаркнул:

— Лежи, гад! Ну!

И замахнулся ногой, норовя пнуть по ребрам. Однако не пнул, сдержался. Остывая, сказал:

— Ты зачем человека разбудил? Петухи еще не пели. Ну, гад!

Подумав, сунул обе ноги пленного в вещмешок и спеленал лямками. Предупредил строго:

— Лежи и не шевелись! Еще раз что выкинешь — брошу здесь связанного. Мне терять нечего.

Отойдя к примятому месту, Мисюра снова улегся под кедр и закрыл глаза. Схватка выбила его из сил. Усталость навалилась на тело, опутала сознание липкими тенетами сумрака. Едва он прикрыл глаза, мир отдалился, стал глохнуть, и вдруг всё погрузилось в глубокую тишину…

В какой-то момент Мисюра увидел Громака. Тот вышел из кустов, толкнул его ногой, заставляя открыть глаза, и громко расхохотался:

— А золотишко наше накрылось! Ха-ха-ха!

Смех этот прозвучал так неестественно

резко и пугающе, что Мисюра в страхе вскочил. Машинально пихнул руку за пазуху, сжал пальцами рифленые щечки пистолетной рукоятки.

Уже светало. Сквозь хвою могучих крон слабо просвечивало посеревшее небо. Пленный лежал у потухшего костра, согнувшись крючком, и надсадно кашлял: «Кха-кха-кха!» Мисюра угадал в этих звуках раскаты смеха, так напугавшие его во сне, и сразу успокоился. Только сплюнул от злости: надо же, приснилось! Не больно толкнул пленного в бок ногой.

— Кончай ночевать, воин.

Тот сел, неестественно, неудобно. Спутанные ноги мешали ему двигаться.

— А? — спросил он обалдело.

— На! — бросил в ответ Мисюра. — Только не жди, ничего не дам.

— А-а, — разочарованно протянул пленный и показал связанные руки. — Освободи.

Мисюра распутал узел, раздернул завязку и снял ее. Сунул веревочку в карман. Потом занялся костром. Уже через несколько минут огонь затрепыхался на смолистых кривых сучьях. Прикрывая лицо ладонями, Мисюра приспособил над очажком котелок и сел в сторонке, закурив сигарету.

Хотелось чем-то отвлечь себя от тяжелых мыслей.

— Что ж ты, гад, делаешь, — зло сказал Терех, которому хотелось курить по-настоящему. — Чужой же табак… Дай сигарету.

Мисюра в ответ усмехнулся.

— Ты не шиперься, командир. Не шиперься. У нас здесь все в законе. Я тебя взял с конфискацией имущества. Можешь, конечно, жаловаться, но только не мне. Я такие жалобы не принимаю.

Он еще раз внимательно посмотрел на майора и вдруг рассмеялся.

За ночь Тереха основательно искусали мошки. Его лицо вздулось и стало похожим на подушку-думку, на которой озорная рукодельница вышила забавную рожу с заплывшими глазами и пухлыми щеками.

— Майор, может тебе веревку дать?

— Зачем? — Терех сразу не понял ни смеха Мисюры, ни юмора его предложения.

— Будь у меня такая морда, я бы на твоем месте сразу повесился.

— Пошел ты!

Тут же, без перехода Мисюра спросил:

— Сам-то дальневосточник?

— Тебе-то что?

— Просто любопытно. С виду ты кремень. Даже в овраг летел как булыжник. Вон сколько кустов намял…

— Это плохо, если человек кремень?

— Черт его знает. — Мисюра отодвинулся от костра подальше. Ветерок потянул в его сторону, и в глаза попал густой, едкий дым. — Камень — это камень. Бездумная глыба. А человек мозгой шевелить должен.

— Чего-чего, а с вашим братом нам мозгой шевелить приходится. Больно ловкие все вы…

Мисюра подумал, сучком поправил коряжку, так и норовившую вывалиться из костра.

— Это ты прав, командир. Мы ловкие. Эвона куда я забежал. Верно? И тебя сюда же затащило. Умника…

Майор промолчал.

Мисюра выждал, когда вода в котелке яростно забурлила и бросил туда горсть пшенки. Ножом открыл консервы. Сглатывая голодную слюну, вывалил содержимое банки в воду. Пальцем снял с жести остатки томата и облизал их. Лишь после этого снова спросил: