Золотые врата
Шрифт:
– Ох, Майя Геннадиевна, я даже не знаю, верить ли в бога – слишком уж многие испытания послал он на нашу землю, а в иной мир поверить еще сложнее.
Боровская улыбнулась, похлопала девушку по руке.
– К вопросам веры мы еще вернемся. А вот, кстати, и наша обитель.
Лада остановилась, глаза ее приобрели задумчивое выражение. Перед ними лежала равнина, обрамленная невысокими холмами со скальными выходами. Снег кое-где растаял и в проплешинах виднелась чахлая прошлогодняя трава, почти скрытая водой. Лагерь лежал в низине. Лада смотрела
– Ну-ну, девочка. Не все так плохо. Конечно, привыкнуть непросто. Ты так смотришь, будто считаешь, что твоя жизнь закончилась, и осталось только лечь, да и помереть от тоски. Поверь, именно сейчас твоя жизнь изменится. Во-он, видишь, там мы живем, – Боровская показала на барак, над которым из трубы поднимался дымок, – я и еще две женщины – Мария и Серафима Григорьевна. Они уже и воду согрели. Ополоснешься с дороги, отдохнешь. И вот еще что: я, как врач, отвечаю за здоровье каждого обитателя лагеря. Сама понимаешь, возможности мои здесь весьма ограничены, но уж медосмотр мы проведем обязательно. Все-таки – перемена климата, непривычная пища, вода.
– Я здорова, – тихо сказала Лада, – но если так нужно…
– Вот и славно, – одобрила Боровская.
– Скажите, а товарищ Назаров старший в лагере?
– Да, голубушка. Александр Владимирович – комендант. Надо сказать, весьма приятный молодой человек. Мы же не просто так здесь живем – мы здесь работаем. Да-да, и вы примете в этом участие. А Александр Владимирович обеспечивает нам, как бы это сказать, спокойное существование. Надо признать, прежний начальник лагеря пытался поставить нас в довольно жесткие условия.
– А профессор Барченко?
– Профессор осуществляет общее руководство работами, но давайте поговорим об этом после. Я уверена, профессор захочет лично ввести вас в курс дела.
Шамшулов первым вошел в ворота, скривившись, посмотрел на прислонившегося к стене будки часового.
– Как стоите, товарищ стрелок? Вы на посту, или в клубе на танцах?
Часовой заморгал глазами, вытянулся, поправил винтовку на плече.
– Так точно, товарищ …
Шамшулов с некоторой брезгливостью смотрел, как солдат шевелит губами, пытаясь определить звание строгого начальника по знакам в петлицах.
– Старший инспектор, товарищ стрелок, – подсказал Шамшулов, не дождавшись продолжения. Повернувшись спиной к часовому, он оглядел лагерь, – бардак!
– Вам что-то не нравится, Борис Давидович? – спросил подошедший Назаров.
– Это что, охрана лагеря? – кивнул за спину Шамшулов, – хорошо еще, что семечки на посту не лузгает.
– Да, – согласился Назаров, – некоторое послабление режима караульной службы имеет место быть. Примите во внимание специфику местных условий, товарищ старший инспектор.
– Специфика не при чем, – отрезал Шамшулов, – сеть утвержденные Управление Лагерей нормы, и устав …
– Я советую вам забыть на время ваш опыт, – холодно сказал Назаров, – и прошу запомнить: здесь порядки устанавливаю я, а если вам что-то не нравится – в Малых Кармакулах есть связь с Большой Землей. Ваше право и, как я понимаю, обязанность, докладывать о положении дел в лагере, минуя коменданта. То есть меня.
– Уж будьте спокойны, на этот счет у меня четкие инструкции. Где я буду жить?
– Вот свободный барак, располагайтесь. Я живу вот в том доме.
Шамшулов дал знак Панкрашину, несшему его вещи, следовать за собой и направился к бараку.
Кривокрасов поставил на землю чемоданчик, сдвинул на затылок фуражку и, оглядевшись, присвистнул.
– Н-да, юдоль скорбей и печалей людских. Тут же с тоски сдохнешь!
– А ты ожидал кафешантанов и кинотеатров? – усмехнулся Назаров, – привыкай, Миша. Если хочешь – можешь жить в моем доме – вон тот. Пока придется на полу спать, а потом что-нибудь придумаем.
– Вот это спасибо. А я уж испугался, что с товарищем Шамшуловым придется кров делить.
– Иди, располагайся, а я пойду в казарму. Проверю, как тут без меня службу несут.
Распаковав вещи, Кривокрасов вышел на улицу. Солнце уже коснулось гребней скал, отделявших лагерь от моря, проложило по территории лагеря длинные тени. Над головой пронеслась стая птиц, Михаил проводил их глазами. Было довольно тепло и безветренно. Дальний край долины таял в синеватой дымке. Кривокрасов закурил, потоптался возле крыльца и пошел к воротам. Часовой, настороженно наблюдавший за ним, сделал суровое лицо и деловито принялся озирать окрестности.
– Как жизнь, служивый? – спросил Михаил.
– Не положено, – пробурчал часовой.
– Чего не положено?
– Разговаривать с часовым не положено.
– Как тебя старший инспектор напугал, – ухмыльнулся Михаил, – да ты не бойся, я не из его ведомства. На, закури, – он протянул часовому пачку «Беломора».
Часовой аккуратно вытянул папиросу, потянулся прикурить. Ему было лет около тридцати. Простое крестьянское лицо, белесые ресницы. Он с наслаждением выдохнул дым.
– А вы по службе, или как, товарищ лейтенант?
– Конечно по службе. Что ж я, к теще на блины приехал? Как тут у вас?
– Ничего, вроде, – протянул часовой, – скучно, только. Пока начальника нового не прислали – пили по страшному. От безделья, конечно. Спирту много было. Потом брагу ставили, на горохе. Его много вон в том бараке, – он кивнул на барак, куда ушел Шамшулов, – и картошка там, мука. Мясо – моржатину, ненцы привозят. Жить можно.
– А заключенные не балуют?
– Не-ет, смирные они. Интеллигенция, одним словом. Есть, правда, один – Ванька Межевой. Он из блатных. Но он один тут, поневоле приходится под чужую дудку плясать.