Золотые яблоки
Шрифт:
— Что с работой. Под ТЭЦ фундамент заложили. Теперь дело за каменщиками. Нас на днях перекинут на строительство заводоуправления. Опять рыть траншеи. Генку перевели к Перевезенцеву в ученики. Юркий такой парнишка. Помнишь, приезжал, мы вместе работали? После того как показали в кино, и перевели.
— Слышал, — засмеялся Иван. — Он не комсомолец?
— Да нет пока. А парень толковый.
— Как его фамилия? — спросил Иван и, когда Илья сказал, записал в блокнот. — Толковый, говоришь?
Илья кивнул. Они дружески распрощались, причем Иван шлепнул его по спине и сказал с чувством, похожим на зависть:
— Здоровяка
— Будет тебе, — сказал Илья. — Ты прежде порядок в комсомоле наведи.
После того как Першина побывала у них дома, Василий словно переменился. Он все время находился в радостном возбуждении, мурлыкал себе под нос: «Первый батальон, вперед, в атаку!..» И нет-нет да и поглядывал в зеркало. Потом вдруг объявил, что бросил курить, так как табак очень вреден для здоровья. Генка, хотя и сам покуривал, решение одобрил: «Правильно: папиросы — только деньгам перевод». А когда Генке под руку попала какая-то книжка и он по привычке швырнул ее за шкаф, Василий вытащил и водворил на место — на этажерку. При этом он не сказал ни слова, а только выразительно повел глазами. Он ревниво охранял тот порядок в комнате, какой установила Першина.
Как-то Генка вернулся с работы, и Василий прежде всего спросил:
— Женя ничего не говорила?
Для Генки этот день был полон значительных событий: он осваивал искусство управления экскаватором. Он сам был в не менее радостном возбуждении, и, конечно, до него не сразу дошло, о чем именно спрашивает Василий. Поэтому он беспечно ответил:
— Мало ли о чем она говорит. Трещит, сколько ей захочется. Таков уж человек: когда у него радость, он забывает о других.
— Я доволен, что у тебя все так удачно складывается, — сказал Василий. И ни о чем больше не рискнул спросить Генку. А тот начал было рассказывать о своей работе, но вскоре тоже замолчал, потому что видел: Василий думает о другом.
На следующее утро, проводив Генку на работу, Василий взял этюдник и тоже отправился к автобусу. В поселке строителей его прихватила попутная машина.
Измятый, видавший виды самосвал сначала несся по бетонной дороге, а потом круто свернул, выскочил на пригорок и встал.
— Приехали, товарищ художник, — сказал шофер. — Это самое высокое место — вся стройка видна. Впереди площадка ТЭЦ, правее — будущая сырьевая база… вон там, где экскаватор работает. Вам, собственно, куда?
Василий тяжело вылез из кабины, огляделся. Многое изменилось с весны, когда он впервые был на стройке. Там и тут поднимались недостроенные корпуса, протянулись высокие насыпи дорог. Василий обернулся к шоферу.
— Спасибо, дружище! Отсюда я сам потихоньку добреду. Посмотрю, что делается, и пойду.
Самосвал уехал. Василий закинул этюдник за плечо и потихоньку направился к площадке ТЭЦ.
У арматурной мастерской — простого навеса среди голого поля — он заметил Першину, разговаривающую с грузным человеком в сером плаще. Женя оглянулась, засветилась радостью:
— Васенька, я сейчас освобожусь…
Торопливо договорила что-то собеседнику, с сожалением осмотрела свои забрызганные грязью резиновые сапоги, старенький костюм и решительно направилась к Василию.
— Ну, пойдем. Все же надумал меня рисовать? И как же ты станешь это делать? Что мне — руки в боки, правую ногу чуть вперед, голову запрокинуть? Я всерьез побаиваюсь: вдруг одеревенею, как Гришка Перевезенцев.
— Как-нибудь сладим, — засмеялся Василий. — Ты сейчас была удивительно хороша. Я даже приревновал тебя к этому толстяку.
— К дяде-то Мише! — обрадовалась Першина и поддразнила: — Мы с ним дня друг без друга прожить не можем.
— Вот такой мне и хотелось тебя уловить, — влюбленно глядя ей в лицо, сказал Василий. — Ты иди работай, а я приткнусь где-нибудь, мешать не буду.
— Разве так? — разочарованно воскликнула Першина. — А я думала, ты поставишь меня перед собой и начнешь списывать. Уж и я нагляделась бы на тебя. — Добавила ревниво: — У Гришки ты даже анкетные данные спрашивал.
— Раз тебе так хочется, — развеселился Василий, — и у тебя спрошу. Почему бы и не спросить? Ведь я о тебе ничего не знаю. Родилась?
— В 1927 году, — охотно отозвалась Першина, — В феврале.
— Училась?
— Шесть классов в школе и немного в строительном училище.
— Так… — Василий замялся, подыскивая следующий вопрос. — Цель жизни?
— Не сеять скуку. Больно уж ненавижу уксусные лица.
— Любила?
— Тебя люблю, дуралей. — С нее слетела вся шутливость, сбивчиво заговорила: — Как увидела тебя, словно всю перевернуло. Сама себя не узнаю. Появился и нет, и ни к чему… Идешь другой раз, все и кажется: вроде ты. Побежишь, нагонишь… Сколько я передумала! Заставил первую домой прийти. Шла, и колени дрожали. Зачем идешь? Что ты для него?..
Отвернулась с обиженным, пылающим лицом. Василий смущенно кашлянул.
— Спрашивай дальше, — предложила она грубовато, — что молчишь?
Но спрашивать больше не хотелось. И Василий уже просто так, не думая, задал следующий вопрос:
— Родственники за границей есть?
— Есть, — проговорила Першина. — Муж за границей… Убит под Берлином…
И, словно опасаясь, что Василий поймет ее не так, положила ему руки на плечи, заглянула в глаза.
— Он в отпуск в сорок четвертом году приехал. А я еще девчонка… Познакомились. Говорит: «Так плохо, если тебя никто не ждет…» Привел меня к своим родителям — отец, мать у него. «Вот, живи, скоро война кончится, вернусь». Уверен был. И уехал. А потом погиб. Я его и не узнала хорошо. Извещение передали. Родители: «Оставайся у нас, живи как дочка». А я ушла, в общежитие ушла, откуда и взял меня…
Василий молчал: никуда ты от войны не денешься, каждый шаг напоминает о ней. Потом он осторожно снял ее руки с плеч, сказал совсем неожиданное:
— Генка недавно рассказывал… ваш Серега Тепляков купил два будильника, ставит их на тумбочку… Как зазвенят, все сразу и просыпаются. Только вместе не звенят…
— Серега все что-нибудь придумает, — тихо сказала Першина.
— Иди, Женя. Я хочу один… Я рядом буду…
Она покорно отправилась к своей бригаде. Василий, сильно хромая, обошел кругом площадку ТЭЦ. Ему приглянулось местечко шагах в двадцати от рабочих, разбиравших опалубку. Он притащил деревянный щиток, долго прилаживался, как сесть.