Зона для Сёмы–Поинта
Шрифт:
— Нет, товарищ майор! — ехидно усмехнулся капитан. — Ждите своей очереди: я не могу держать группу, которая прошла процедуру проверки документов и ожидает посадку в вагон! — оборвал капитан, подумал, что чуть зарвался, так разговаривая со старшим по званию, и миролюбиво пояснил: — У меня нет лишних автоматчиков для охраны!
Среди осужденных прошелестел одобрительный рокот: все давно уже устали сидеть на корточках и рады были как можно быстрее оказаться в вагоне.
Осипший капитан, бросив недовольный взгляд на сидящих на корточках осужденных, громко прохрипел:
—
Напоминаю, с конвоирами не разговаривать: запрещено!
Ни с какими просьбами не обращаться: запрещено!
Подниматься во весь рост: запрещено!
За подобные нарушения незамедлительно последует наказание!
— Что, приговорите к расстрелу? — насмешливо бросил кто-то из осужденных.
— Можно и к расстрелу при попытке к бегству, — невозмутимо просипел капитан. — Но пока я добрый, нарушителя ожидает карцер–стакан со всеми последствиями данного наказания! Есть желающие? — он обвел осужденных грозно–ехидным взглядом. — Нет? Я так и думал! — удовлетворенно ухмыльнулся он.
В этот момент он заметил группу граждан, стоящих за цепью автоматчиков. В их взглядах он ощутил столько ненависти, что даже безотчетно вздрогнул, потом посмотрел на старшего лейтенанта, начальника группы автоматчиков, хотел что-то попросить его, но во время передумал и повернулся к своему помощнику, который держал в руках пятнадцать личных дел осужденных, отправляющихся на этап.
Тот с готовностью протянул первую папку, и капитан выкрикнул первую фамилию…
Началась рутинная посадка в вагон, специально оборудованный для перевозки осужденных.
Автор попытается посвятить Читателя, на что похож вагон для перевозки заключенных. Нет, это была не теплушка для перевозки скота, в которой соорудили трехэтажные нары и посередине поставили печку–буржуйку. Именно в таких теплушках и перевозили заключенных еще во времена Столыпина, а позднее и ГУЛАГа. С тех дореволюционных времен вагоны для перевозки заключенных и прозвали в народе «столыпинскими».
Но сейчас перед ними стоял нормальный вагон, переделанный из обычного пассажирского вагона.
Такие вагоны напоминали почтовые: в них также не было окон, а если и были, то только с одной стороны. То есть со стороны перрона, противоположной от той, где ехали осужденные. Но и они, укрепленные решеткой, были плотно закрашены краской под цвет вагона. В них, как и в любом обычном пассажирском вагоне, с одной стороны был коридор, а с другой — своеобразные купе. Такие же трехэтажные полки, а внизу в стене был вмонтирован небольшой столик.
Отличие заключалось в том, что вторые полки соединялись между собой откидной полкой и образовывали своеобразные нары, на которых при желании конвой мог загнать до семи осужденных. На третьих полках могли ехать двое, внизу были сидячие места, и там набивали до десяти страдальцев.
Итого, в одном «купе» «столыпинского» вагона конвой мог загнать до двух десятков спецконтингента, а в особых случаях, когда не хватало мест, а везти было нужно, то и намного больше.
Духота, вонь от давно немытых тел, вонь от естественных человеческих испражнений и, конечно же, отсутствие какой бы то ни было вентиляции, все это доводило некоторых, наиболее ослабленных осужденных, до инфаркта. Но кто обращал на это внимание?
Конвой отвечал только за количество заключенных, которых он принял во время загрузки: сколько голов принял, столько голов и должен сдать по прибытии к месту назначения. За болезни или даже смерть особой ответственности конвойные не несли, тем более что фельдшер, иногда сопровождающий осужденных, подписывал все, что было нужно начальнику конвоя для того, чтобы отмазаться перед проверяющим начальством.
Хуже всего было тем осужденным, которым приходилось ехать по этапу вместе с туберкулезниками. Возможности везти больных изолированно были столь мизерны, что неделями, а то и месяцами, дожидаться медицинского сопровождения с отдельными боксами никто не хотел, и на больных просто закрывали глаза.
Никому из тех, кто принимал подобные решения, а это, как правило, были начальники конвоя, и в голову не приходило, что, засовывая больных к здоровым людям, он рискует тем, что чахоткой могут заразиться и солдаты, охраняющие осужденных, да и он сам, и его дети, и внуки. Пропущенная им зараза, может бумерангом вернуться и к его родным.
Однако продолжим описание «столыпинского» вагона.
Вместо дверей, которыми были снабжены обычные пассажирские купе, там были укреплены раздвижные двери, сваренные из прочной железной решетки, чтобы дежурный конвоир, круглосуточно обходя вагон, мог просматривать и следить за тем, что происходит в отдельных «купе».
Несмотря на предупреждение капитана, Филимону как-то удалось договориться со старшим прапорщиком, распределяющим этап по местам, и они: сам Филимон, Сема–Поинт и Семеон, оказались в одном «купе». Кроме них в «купе» посадили еще восемь человек. Сема–Поинт хотел было занять места внизу, но бывалый зэк, Филимон, резонно заметил, что трое суток спать сидя малоприятно: гораздо удобнее спать лежа, а потому он и предложил занять место на втором ярусе.
— И занять нужно быстрее, пока не начали сажать второй замес зэков! — заметил он.
— Думаешь, нас еще могут уплотнить? — спросил Сема–Поинт.
— Смотря сколько зэков понабивали в «воронки», могут и в вагон как сельдей в бочки нашпиговать!
Но быстрее расположиться на выбранных местах им не удалось: всех по одному конвой принялся выдергивать в отдельное «купе», чтобы там досконально прошмонать все их вещи.
— Когда тебя дернут на шмон, не жадничай: отдай четыре пачки «Явы» тому, кто будет обыскивать, — тихо прошептал Филимон Семе–Поинту.