Зона счастья
Шрифт:
И я знаю, что он скажет, потому что у него просто нет иного выхода.
Экран его телефона, который он оставил на кровати, загорелся зеленым. Сообщение от «Милая».
Я усмехнулась.
Явно не от меня – я у него в телефоне как «Иван Петрович, автосервис». Интересно, что ему пишет Вика?
Открываю сообщение…
Так.
Спокойно.
Кровь, бросившаяся в голову, и задрожавшие руки – это не про тебя!
Это не ты!
Это «Зойка-скунс», которую шпыняла и презирала в школе элита класса – сначала за то, что училась лучше многих и не давала списывать, а потом за то, что у нее первой в старших классах начали формироваться выпуклости и вогнутости, на которые слюнями исходили не только пацаны-ровесники, но и трудовик с физруком.
Ты – это Зои!
Та, которая в девятом классе хладнокровно сняла туфлю и пробила каблуком голову заводиле той самой классной элиты. Та, которая до этого несколько лет плакала в подушку от бессилия и однажды после очередной пощечины – не помню уже, словесной или реальной, – умерла. Сгорела, выжгла себя изнутри, когда в душе закончилась смазка из слез и, растрескавшись, развалилась на куски чаша терпения.
И тогда из этих обломков и пепла родилась я.
Зои.
Девочка, которая, пробив голову той стерве, посмотрела, как она корчится на кафельном полу туалета, размазывая по лицу сопли и кровь, – и хладнокровно ударила снова…
Руки перестали трястись почти мгновенно, мозг прояснился. Эта мантра – «Ты – Зои!» – работает всегда, когда из меня пытается прорваться наружу старающаяся ожить мертвечина, «Зойка-скунс», умершая в том школьном туалете…
Сейчас как никогда мне требовались ясный разум и решительность. Бывают в жизни мгновения, когда счет идет именно на секунды, которые с высокой вероятностью определят твою дальнейшую жизнь.
Сейчас было именно оно.
То самое определяющее мгновение.
Потому что на экране смартфона была фотография теста с двумя полосками. И подпись под ним: «Ты знаешь, что это значит. И что надо делать – тоже знаешь».
Сообщение было адресовано не мне, но я, как и любая женщина, была в курсе, что означает это фото.
И да, Вика была права дважды.
Я знала, что мне надо делать. Без той подписи под фотографией, может, тормозила бы пару драгоценных секунд, а с ней – будто подруга подсказала.
Подкинула инструкцию.
Подтолкнула к движению в правильном направлении…
– Я знаю, – прошептала я, нажимая на цифровые буквы на экране. – Конечно, я знаю, Вика, что делать. Спасибо за подсказку, подруга.
На долю секунды мой палец завис над символом отправки, но это было не замешательство, а некий акт самолюбования, что ли. Так победивший гладиатор, занеся меч над побежденным, застывает в великолепной позе, чтоб зрители могли насладиться видом его прекрасной фигуры. Думаю, и миледи, и кхалиси гордились бы такой ученицей.
Я касаюсь экрана, и мое сообщение, подобное смертоносной, разящей молнии, уносится сквозь пространство. А потом я просто стираю из памяти телефона и входящее сообщение, и отправленное, после чего кладу телефон на то же место.
И закрываю глаза…
Представляю, как Вика открывает сообщение…
Понимаю, что чувствовал тот гладиатор, вонзая меч в беспомощного, израненного противника, которого он победил в честном бою.
Восторг победы.
И жалость к побежденному.
Потому удар милосердия всегда должен быть беспощадным, убивающим сразу и неотвратимо.
Она читает…
Сначала не понимает – ждала другого ответа.
Перечитывает.
Отбрасывает телефон в сторону так, что разбивается экран, закрывает лицо руками.
И рыдает…
Слабый противник.
Уже убитый, но пока не осознающий этого…
Ничего. Скоро придет понимание своей смерти – и тогда не исключаю, что Вика сама наложит на себя руки. Она всегда была нежной и оттого истеричной натурой, ищущей облегчения в слезах.
Тем, кто давно разучился плакать, проще.
Им не нужны ни сочувствие, ни жалость к самим себе. Они просто принимают удар, поднимаются – и идут себе дальше.
К своей цели.
А их враги просто смотрят на клинок, погружающийся в их тело, как быки, умирающие на бойне. Может быть, Вика и сейчас на него смотрит через экран подобранного разбитого телефона:
«Между нами все кончено. Не звони мне больше. Документы на развод пришлю. Убирайся к черту из моей жизни. Со своим выродком разбирайся сама».
Пять предложений – пять ударов, и самый страшный – последний. Я знаю Вику, знаю, как она мечтала о ребенке. Без пятого удара она еще могла бы попытаться выяснить отношения и позвонить Максу. Но она никогда не позвонит мужчине, оскорбившему еще нерожденного.
Слишком романтична.
И слишком глупа для этой жизни…
– Что-то хорошее приснилось?
Я вздрагиваю, открываю глаза.
Макс.
Вытирается полотенцем, ничего не стесняясь, – нарцисс долбаный. Не знаю даже, на сколько процентов я врала, говоря, что люблю его. Его накачанное тело, пресс и все, что болтается под ним, мне определенно нравились. И его банковские счета нравились определенно. А все остальное так ли уж важно в мужчине? Они все жрут как кони и гадят как свиньи в чужие жизни, нимало не заботясь о последствиях своих испражнений. Просто животные, которых нужно уметь правильно доить и умело использовать. И что мешает любить такое животное, гладить его по холке и чесать ему подбородок? Причем таких животных у тебя может быть целое стадо…
– С чего ты взял?
– Ты лежала с закрытыми глазами и улыбалась.
– Правда? Может, действительно задремала и не заметила. Ну, что ты решил?
Макс подходит к окну, открывает его. Порыв ветра в облаке из капель дождя и запахов осенней листвы врывается в комнату, хлещет ледяным веником по лицу Макса. Тот вздрагивает – не ожидал такой резкой пощечины от природы, закрывает створку. Так часто случается в жизни: надеешься получить глоток свежего воздуха перед тем, как выдохнуть его вместе со словами, которые так трудно произнести, – а вместо этого получаешь по морде.