Зоны нейтрализации

Петецкий Богдан

Лакей детально проинформировал, что происходит в моих мозговых центрах, сердце, печени, выдал характеристику химических изменений в мышцах. И все такое прочее. Еще я узнал, что довольно быстро возвращаюсь к норме. С чем и мог себя поздравить. Если бы только не то, что я до сих пор ничего не знал. Ничего о том, что было по-настоящему важным. Было определенно общее состояние моего организма. Без следа данных о том, что оный организм до этого состояния довело.

Бортовой компьютер корабля потерял связь с аппаратурой, вмонтированной в мой вакуум-скафандр, когда я оказался в зоне действия поля, обволакивающего брошенную ракету предыдущей

экспедиции. Но если они, в кабине, следили за его воздействием на контрольном экране, то могли догадаться, что же со мной происходило. Бред – холодно оборвал я себя. Из этой зоны не пробивается никаких сигналов. Они видели только то, что принимал компьютер. Хаос.

«Меркурий» выказал непокорство. В данном случае, – подумал я, – человек оказался столь же беспомощен, что и машины. Хотя, кто знает? Я все-таки вернулся. Сам. Сомневаюсь, чтобы это удалось какому-нибудь из наших автоматов. Так или иначе, моего страха они не видели. Отчаянной, беспомощной суетни. А жаль.

Я знаю, что люди стесняются своего испуга. Не испуга: страха. Те, кому приходилось бояться. Чаще, чем единожды в жизни. А для меня страх был чем-то столь же интересным, как, скажем, явление сверхпроводимости. И чем-то столь же безличным. Как мои нервные окончания не могли неожиданно превратиться в криогенные кабели, точно так же я не мог и бояться. Это последствия воспитания, и даже корректировки генетического кода. Атмосферы, царящей в нашем сообществе. А в первую очередь – нейропсихологической стимуляции.

И все же я пережил столько-то там минут подлинного страха. Это было необходимо исследовать. Так же, как расследуют причины космической катастрофы. Хладнокровно и до конца. Скажи мне кто-нибудь, что я мог бы устыдиться этого страха, я бы посмотрел на него как на ненормального. Впрочем, не я один. Снагг. Рива. Любой из нас.

Надо серьезно заниматься этими полями, излучениями, чем бы оно там ни было. Пошлю полный отчет тем, в Будорусе. Пусть тоже поломают головы.

А пока необходимо добраться до этого корабля. Ха, легко сказать. Может, если заменить автоматические стимуляторы на какие-нибудь механизмы... соединить их проводами... Нет, это ничего не даст. Во-первых, ничего такого у нас на борту не было, а во-вторых – нервные волокна те же провода. Открытие, как оказалось, для сил, действующих вблизи мертвой ракеты.

Попробовать, по врожденной глупости, тот же финт еще раз? Я пожал плечами. На этот невольный жест ответило все мое тело, лениво изменив положение на более вертикальное. Я усмехнулся. Уже пришел в себя. Вытащил пистолетик, подрегулировал стрелку тахдара, устанавливая курс на «Уран» и нажал спуск. На этот раз до люка я скорее добрался, чем доплыл, цепляясь рукавицами за шершавый панцирь. Энергобаллон пистолетика был пуст до последнего миллиграмма.

Они даже не шевельнулись, когда я объявился в кабине.

– Код? – спросил я, устраивая в своем кресле.

– Пошел, – буркнул Рива.

Не скажу, чтобы они были мной довольны. Наверно, прикидывали, кого из них я отправлю доделывать за меня эту работенку. Я прокрутил назад ленты записей и проглядел полный отчет о моем собственном поведении, дополненный впечатлениями Ривы и Снагга, когда те следили за контрольным экраном, на котором не было видно, как я боюсь – и еще раз передал все материалы на базу. Потом приказал Риве запрограммировать зонд.

– Лазерный? – неохотно спросил он.

– Коммуникационный, – ответил я. – Прицепи к

нему метров двести кабели с электромагнитом. Пусть зависнет над объектом на безопасном расстоянии. И постарается вынудить его из этой зоны.

– Если только она не стабилизируется с корабля, – хмыкнул Снагг. – Или самим кораблем.

– Именно, – кивнул я.

Это был единственный шанс. Если источник поля, подавляющий наши средства коммуникации, находился вне покинутой ракеты, ее следовало из этой зоны вытащить. Если же нет... тогда помудрим, что дальше. Зондов, снабженных удочкой, у нас не было. Риве пришлось отправиться в транспортировочную камеру и прогуляться по нескольким уровням корабля. Пришлось немного подождать, пока он вернулся. Тяжело упал на кресло, перебросил изображение на боковой контрольный экран, отрегулировал резкость изображения, потом, не поворачиваясь к нам, бросил:

– Можем стартовать.

Нейромат уже кончил разрабатывать программу для зонда. Теперь он вводил ее в автопилот. Это было небольшое устройство со сравнительно низким уровнем памяти; я видел, что некоторые данные повторялись по два и даже три раза. Наконец в углу экрана засветился сигнал готовности.

– Зонд, – бросил я.

– Есть зонд, – повторил Рива.

Что-то коротко мяукнуло под нами. По экрану промчалась полоса разноцветной, светящейся ряби. Рива вел аппарат по крутой, параболической траектории, на минимальной скорости, которую только можно было позволить, чтобы не сбиться с курса.

– Покажи-ка, – попросил я.

Он дал изображение. Мы увидели на экране клочок небосвода и заполняющую пространство поверхность спутника. И корабль на ее фоне. Здоровенная ракета, один из тех транспортов, над которыми в самом деле изрядно потрудились, чтобы создать для многочисленного экипажа условия не хуже, чем существовали на базах. Ясное дело. Не для инфорпола их строили. Иллюзия никогда не была полной, но люди не жаловались, даже после многих лет, проведенных в пустоте.

Рива навел объектив и увеличил изображение.

Совсем недавно я был там. Касался этого шершавого, потемневшего словно бы от огня панциря. Восемьсот, может, девятьсот метров. В сравнении с расстояниями, к которым мы были привычны, даже говорить не о чем. Но я вернулся оттуда ни с чем. И еще мог поздравить себя с этой удачей.

Объектив зонда медленно плыл вдоль корпуса корабля. Выхватывал знакомые очертания, общие для всех земных ракет с экипажем. Обтекатели дюз, конусообразно расширяющиеся к корме; характерные крепления, весьма полезные при проведении работ в пустоте и на корпусе; наглухо задраенная крышка люка; сеточки антенн; створки объективов; и, наконец, первые буквы, белые, огромные, образующие надпись, вытянувшуюся от носа до середины корпуса. Я начал произносить их вслух. Г... Е... Л... – повторял я, следя за постепенно выплывающими на экран буквами. Достаточно было и этих трех, чтобы угадать, что мы здесь отыскали.

«Гелиос».

Корабль Торнса. Один из двух, что были высланы вслед за «Монитором».

– Двести пятьдесят, – доложил Рива.

Я посмотрел на указатель компьютера. Полет зонда проходил в соответствии с программой. Аппарат миновал наивысшую точку траектории и по пологой дуге начал спускаться к кораблю.

– Двести.

Весь экран занял фрагмент корпуса ракеты. Он приближался на глазах, медленно, но отчетливо. Пятна, самые крохотные крепления и соединения с каждой минутой проступали острее, контрастнее.