Зорькина песня
Шрифт:
Рядом с нею поравнялся санитарный вагон. На низких ступеньках стояли женщина в белом халате и красноармеец. Зорька что есть силы рванулась к подножке вагона.
— Я отстала-а-а-а! Возьмите-е-е-е!
— Никак детдомовка! — крикнул красноармеец. Он быстро нагнулся, подхватил Зорьку и втащил на ступеньку. Зорька цепко ухватилась за поручни.
— Вот шкода! — резко проговорил красноармеец, втаскивая Зорьку в тамбур. — Отстала бы и сгинула, як щеня!
— Сироты, — горько сказала женщина. — Одно слово — сироты…
Зорька прижала
Там, позади, остались бабушка, отец, мать… Теперь никого из них нет рядом. Она одна. Одна на всём свете… сирота. Зорька заплакала ещё сильнее.
— И неправда, я не сирота! У меня есть мама! И папа! И бабушка! И… — шептала она.
Женщина склонилась к Зорьке.
— Где же твоя мама? — спросила она.
— На фронте… она хирург. Папа приехал с войны на машине и увёз меня в детский дом. А бабушка осталась с тётей Пашей, она ещё с гражданской больная лежит…
Слёзы полились с новой силой.
— Вот как… — Женщина выпрямилась. Постояла минуту неподвижно. Потом нагнулась, подняла Зорьку на руки и понесла в вагон. Зорька ещё раз всхлипнула, судорожно перевела дыхание и, крепко обняв женщину за мягкую, нежную, как у мамы, шею, закрыла глаза.
Глава 8. В лесу родилась ёлочка
Зорька спала долго. Солнце уже вовсю светило в вагонные окна, когда она наконец проснулась. Не открывая глаз, Зорька сладко потянулась и привычно позвала:
— Бабушка-а… Я какой сон видела-а, интересный-преинтересный.
— От беда! — глухо пробасил кто-то над головой Зорьки и надолго закашлялся.
Зорька вскочила и села, испуганно озираясь. Кашель слышался где-то наверху, а напротив плашмя лежал похожий на большую куклу мужчина и смотрел на неё. Он был весь, с головы до ног, окручен широкими бинтами, только виднелись светлые резкие глаза, вздёрнутый тонкий нос да сухие белые губы.
И на всех полках лежали забинтованные люди. Где она? И пахнет здесь как-то странно: йодом, гречневой кашей и ещё чем-то неприятным и тревожным.
— Сестра… пи-ить! — протяжно позвали за стенкой.
Санитарный вагон, вспомнила Зорька. Ну да! Сначала она побежала на станцию за водой, а потом… Ой, там же Даша, она пить хочет, а в титане вода горячая. Надо скорее бежать в свой вагон, там, наверное, все волнуются, думают, что она отстала, и эта противная Наташка уже успела, наверно, нажаловаться Вере Ивановне.
Зорька решительно протянула руку к платью, висевшему в ногах, но, встретив внимательный взгляд забинтованного мужчины, испуганно отдёрнула руку и замерла.
Глаза у раненого слегка прищурились, повеселели. Губы дрогнули.
— Что… с-стрекоза… ис-спугалась? — будто с трудом подбирая слова, спросил он.
Медленная речь раненого почему-то успокоила Зорьку. Она поёрзала, устраиваясь поудобнее, и стала разглядывать его уже не со страхом, а с любопытством.
— Не… А вам очень больно?
— Ид-ди…
Тайны Зорька любила. Она быстро натянула платье, слезла с полки и наклонила ухо почти к самым губам раненого.
— Эт-то врачи… думают… б-больно, а м-мне… н-не больно… Врачам н-не… говорю… об-бидятся…
— Почему? — удивилась Зорька.
— Ну, как же… чуть не сгорел, а не-е… больно… н-непорядок…
— Конечно, непорядок, — охотно согласилась Зорька. — Я раз руку молоком ошпарила, знаете как больно было! Я целых два дня плакала. А потом сразу зажило, и у вас заживёт, вы не думайте! Ещё как! И хорошо, что не больно; когда больно, всегда плакать хочется, а военным ведь плакать нельзя, правда же?
— Нельзя… — Он прикрыл тёмные веки и замолчал.
Зорька подождала немного. Раненый лежал неподвижно. Только иссохшие, будто неживые губы его чуть кривились.
— Дяденька, вы спите? — осторожно спросила Зорька.
— 3-зачем… сплю? Д-думаю… — не сразу отозвался он.
— А про что? Как вы воевать будете?
— И про… это… т-тоже.
— А страшно воевать?
— С-страшно…
Зорька недоверчиво хмыкнула. Такой большой, а воевать боится!
— А папа говорил — совсем не страшно!
— Папе… н-не с-страшно, а… м-мне с-страшно.
— Почему?
— Я н-не… папа… — Он снова закрыл глаза, погружаясь в свою страшную, непонятную недвижность.
С верхней полки свесился человек с забинтованной головой.
— Погоди немного, дай парню передых, нельзя ему много говорить. Гриша, слышь? Как ты?
— Н-ничего… — сказал Гриша. — П-пусть… так легче. — Он немного помолчал и спросил: — Т-ты… с-стихи… знаешь?
— Знаю, — Зорька обрадовалась, — прочесть?
Стихи она любила. И бабушка, и мама, и папа, и даже старший брат читали ей и друг другу разные стихи. И весь огромный книжный шкаф у них в комнате был забит стихами.
Не дожидаясь ответа, Зорька встала в позу и нараспев затянула, оттеняя каждое слово взмахом руки.
Мы сидели с мамой рядом, Пела песни мне она. Вдруг полились пули градом, Это началась война…— Это я сама придумала, — сказала она. — Ещё?
Мы прогоним всю войну В чужедальнюю страну, Потому что не боимся Мы фашистов никаких!— Ламца-дрица-лам-ца-ца, — сказал раненый наверху.
— М-молодец… только н-не надо… другое.
Зорька задумалась. Что ж другое? Интересно, сам военный, а про войну не хочет. Может быть, ему песенку надо спеть? Зорька уселась на полку возле окна, поджала ноги под себя, облокотилась и подпёрла щеку ладонью.