Зощенко
Шрифт:
Позднейшие исследователи, уже в эпоху «гласности», справедливо добавляли в свои публикации сведения о тех процессах (в том числе и начавшихся судебных), которые происходили в общественной и литературной жизни 30-х годов. Острые споры велись тогда и по поводу сатиры — с требованием «положительной», «оптимистической» сатиры или вовсе отмены ее, что также влияло на работу Зощенко, лишало его уверенности в себе.
Тем не менее его рассказы 20-х годов и после «Голубой книги» появлялись в новых изданиях в своем первозданном виде (с добавлением, конечно, более поздних произведений). Они как бы попали в непростреливаемое литературное пространство. Так что совершенная над ними экзекуция для «Голубой книги» не была вызвана внешними обстоятельствами. То было в большей степени решение самого автора, осуществленное под воздействием его «новой фантазии», как выразился он
2. СОЦРЕАЛИСТ
«Голубая книга» публиковалась в московском «толстом» журнале «Красная новь». Таким образом, Михаил Зощенко, напечатавший перед тем свою «Возвращенную молодость» в ленинградской «Звезде» (а еще раньше здесь же повесть «Сирень цветет»), стал признанным «толстожурнальным» автором, что, в свою очередь, было признаком литературной респектабельности.
Как и все, что писал Зощенко, «Голубая книга» вызвала широкий интерес читателей. Но то был уже читатель, по большей части, не «дикий», с которым он так хотел иметь дело прежде, семь лет назад, когда высказывал Чуковскому свое душевное желание — погулять еще года два на воле, а не выходить в красивых коленкоровых переплетах… Теперь это была читательская «общественность», в среде которой и проходили организованные обсуждения книги. Например, целую серию таких читательских конференций на главных промышленных гигантах Ленинграда — на машиностроительном заводе имени Ленина, на заводе-втузе имени Сталина, на Кировском заводе, на «Красном треугольнике» — провел по поручению издательства «Советский писатель» критик и литературовед Цезарь Вольпе, считавший, что эта «книга оказалась самой большой художественной удачей Зощенко».
Состоялось, разумеется, обсуждение «Голубой книги» и писателями. Много и горячо спорили о жанре, композиции, содержании, стиле. И сам Зощенко поведал о найденном им методе движения новелл, который делает книгу — по ее внутреннему содержанию — романом… Как свидетельствует Вольпе, особенно поддержали Зощенко «Серапионовы братья», говорившие в своих выступлениях, что «его работа лежит в основном русле великих традиций классической литературы». Дал высокую оценку книге и Горький. «Оригинальность книги, вероятно, не сразу будет оценена так высоко, как она того заслуживает», — написал патриарх, создавший недавно Союз советских писателей. Установка Сталина объединить всех писателей страны в организованную профессиональную корпорацию, подконтрольную партии и получающую значительные льготы от государства, учредить общесоюзный департамент по литературе была уже выполнена.
Не теряя темпа в своем движении по новому курсу, отбросив прочь жанр сатиры, Зощенко стремительно приступил к работе над произведениями, которые давали ему возможность создать целиком положительный образ — настоящего героя социалистической эпохи. Опыт документально-биографической повести у него уже был — «История одной перековки» (или, в большинстве изданий, «История одной жизни»). И теперь он, по всем правилам художественности, составил из трех знакомых ему женщин, рассказавших свои биографии, собирательный образ работницы завкома Касьяновой, героини Гражданской войны, награжденной орденом Красного Знамени, которая начинала свою раннюю трудовую жизнь в няньках у «кулака-мироеда», затем была прислугой-кухаркой у городских «бар-эксплуататоров», а после Февральской революции пошла за большевиками. Повесть называлась «Возмездие» и получила дружное одобрение критики. Цезарь Вольпе, оценивая ее в своей книге как наиболее значительную из новых повестей Зощенко, писал: «Самая тема повести „Возмездие“ представляет собой параллель к поэме Блока. На символическую тему „Возмездие“ Зощенко дает свой ответ. Революция кажется ему законным возмездием, но возмездием не в мистико-символическом плане, а в плане человеческой справедливости». Вольпе объективно отмечает позицию Зощенко, «сделавшего свою героиню Касьянову выразителем того нового мира, который пришел судить и уничтожить старый порядок». Но нельзя не привести и такие его слова о «Возмездии»: «Биография Касьяновой является как бы наглядной иллюстрацией к тезису Ленина о том, что в социалистическом государстве каждая кухарка должна научиться управлять государством. Черты нового человека, растущего в ходе революции, для которого дело борьбы за социализм составляет весь смысл
Действительно, спустя время эта повесть стала восприниматься как самопародия — и на героиню, и даже на автора. Дело было в том, что Зощенко писал эту повесть своим испытанным приемом «от первого лица»: Касьянова сама рассказывает свою жизнь, то есть является сказчиком.Но в своих знаменитых сатирических рассказах Зощенко выводил типаж,который был отражением характерных изъянов действительной жизни. Этот типаж давался автором читателю во всей своей красе — глядите, смейтесь, но размышляйте — над кем смеетесь… И автор, находившийся «за кадром», при всей его доброте к людям показывал им, всему обществу — кто они, как живут, как далеки от совершенства. Такова была авторская позиция в сатирических рассказах.
А в повести «Возмездие» он поставил перед собой задачу показать и восславить героиню из народа, участвовавшую в революции и Гражданской войне. Однако уровень ее культуры, ее речь были почти те же, что и у прежних зощенковских типов, а вот позиция автора была уже иной, и получился явный разрыв между старанием автора дать безусловно положительного героя и фактическим воплощением замысла. Не говоря уж об односторонней и примитивной трактовке исторических событий, исходящей от героини, сами события, увиденные ею, оказываются чаще лишь названными, нежели изображенными. Причем речь героини насыщается идеологическими штампами. Вот, например, как она рассказывает о своем знакомстве с «революционером-студентом»:
«Его звали Аркадий Томилин. Он был сын чиновника, но он был всецело на стороне пролетариата, когда мы сражались в Киеве. Я к нему питала большое уважение. И он был тоже в меня влюблен. И у нас, вообще говоря, возникло большое чувство друг к другу.
Он не был в партии, но он весь горел, когда дело шло об интересах народа. Он ненавидел дворянство и купечество. И говорил, что каждый честный человек должен биться только за трудящихся. Он говорил, что сейчас наступил такой момент, когда народ может, наконец, сбросить со своих плеч всех эксплуататоров, с тем чтобы работать в дальнейшем на себя, а не для кучки паразитов. А как это будет в дальнейшем называться — коммунизм или как-нибудь иначе — это его пока не интересует. Там, в дальнейшем, разберутся и сделают именно так, как это будет полезно для трудящегося народа. А пока мы должны биться за эту ближайшую цель, хотя бы это нам стоило жизни.
Он был пламенный и честный человек».
Приведем также отрывок из рассказа Касьяновой о ее пребывании в доме генеральши Дубасовой:
«Итак, я поступила кухаркой к генеральше Нине Викторовне Дубасовой.
И она была этим очень довольна, потому что я была в то время интересная, а это ее очень устраивало. Она была из таких надменных барынь, которые любят, чтоб у них все было самое красивое, самое наилучшее. И она добивалась, чтоб у нее прислуга тоже отличалась какой-нибудь интересной внешностью.
Ей нравилось, когда гости поражались, что им открывает такая миловидная прислуга. И она этим удовлетворяла свою барскую спесь и свою дурацкую гордость.
Но поскольку я была кухаркой, то я к гостям не должна была выходить. У нас днем двери открывали денщики, а вечером горничная.
Но баронесса непременно захотела, чтоб и я открывала двери.
<…> Но это не так долго продолжалось, потому что она сослепу приревновала меня к одному офицеру, который был ее любовником.
К ней каждый день заходил один молоденький офицерик, некто Юрий Анатольевич Бунаков. Он был хорошенький такой, как кукла.
И я раньше никогда таких не видела. Он был похож на херувима. У него на щеке была нарисована черная мушка. И губы свои он подкрашивал красной краской. И всегда ходил с маленькой коробочкой. И там у него была пудра. И он то и дело припудривался, потому что он любил, чтоб у него была матовая кожа.
<…> Она с ним буквально нянчилась.
И когда генерал был на фронте, то Юрий Анатольевич каждый день к ней заходил.
Он играл песенки на рояле. И напевал их вполголоса. Причем весь репертуар у него был исключительно из грустных номеров. Он чаще всего пел: „О, это только сон“ и „Под чарующей лаской твоею“.