Зощенко
Шрифт:
И здесь надо обратить особое внимание на сказанные в повести слова Зощенко о том, что сохранившиеся в памяти с необычайной точностью картины его жизни, когда он стал их вспоминать, взволновали его больше, чем даже желание найти причину его несчастий. Выходит — осознанно или неосознанно, — но писалась книга для отчета перед самим собой, перед людьми, перед всем миром; писалась для самоутверждения в собственных глазах; писалась, чтоб показать себе и всем вокруг, что человек не отрекся, не должен отрекаться от себя, от того, что с ним было раньше, кем он был и что он есть в совокупности всей своей жизни; и чтобы подтвердить — человеку надо все помнить и не бояться, не стесняться об этом рассказать. И в этом смысле книга писалась как моральное алибиЗощенко, остававшегося самим собой. Потому и надо было ему вспоминать гимназистов и гимназисток, свое фронтовое офицерство, свои увлечения, «пятичасовой
Конечно, надо было отважиться писать такуюкнигу во время Великой Отечественной войны. Но вся подлинная литература состоит из произведений, которые должны были быть написанынезависимо от обстоятельств времени, места и субъективных человеческих факторов. Очевидно, создание этих книг предопределяется Свыше. И все, казалось бы, противоречивые обстоятельства и факторы вдруг складываются и совпадают так именно, чтобы книга явилась на свет, несмотря даже на неподходящий вроде бы момент. А в случае с публикацией (пусть частичной) повести Зощенко уместно вспомнить рассуждение Пастернака об Отечественной войне, что в ту годину самых тяжких испытаний, бед и утрат выдался одновременно и праздник души для всех наших людей. Да, чтобы разбить немцев, надобен был этот великий взлет духа, а без свободы духа нет и взлета его. И народ в тот период вдруг вздохнул даже облегченно: было ясно, где враг, где свои — впервые после двух десятков лет страшной внутренней трагедии, когда устанавливалась единоличная диктатура Сталина.
Но проблеск свободы духа был, понятно, ограничен временными рамками. Применительно к повести Зощенко надо полагать, что ее можно было напечатать по образовавшемуся среди соответствующего начальства настроению только летом 1943 года — послеМосквы и Сталинграда, но доБерлина. Начало публикации и произошло в это «окно». И сам автор, несмотря на все сомнения, колебания и опасения, не смог уже отказаться, не ринуться в этот просвет. Он находился, вероятно, под радикалом переоценки себя, своего пути, необходимости высказаться. Вот почему такой большой стала предыстория, описание всей его молодости, которая оказывалась ненужной для медицинского открытия, ради чего и писалась сначала повесть. Вот почему автобиография заняла две книги (части) из трех; и вот почему он поставил под удар, пошел на риск ради тех двух первых частей потерять право на опубликование главной, по замыслу, медицинской и философской третьей части. И потерял…
Таковы общие размышления о повести «Перед восходом солнца», которые необходимо подтвердить документированным анализом.
В «Предисловии» к журнальной публикации 1943 года Зощенко говорит о собранных им до войны материалахдля новой книги и о том, что он «выжидал спокойного года, чтоб в тиши моего кабинета засесть за работу». Далее следует, что этого не случилось из-за начавшейся войны. И — двадцать заветных тяжелых тетрадей с оторванными для уменьшения веса коленкоровыми переплетами полетели с ним на самолете из окруженного Ленинграда.
Но Цезарь Вольпе в «Заключении» своей книги свидетельствует: «Когда Зощенко узнал, что о нем написана книга, он выразил сожаление, что я не знаю последней его работы, которую он почти закончил, — „Ключей счастья“. „Ибо эта книга, — рассказал он, — по-новому раскрывает круг вопросов, поставленных в „Возвращенной молодости“ и „Голубой книге“. Все эти три книги составляют трилогию, и „Ключи счастья“ — итог этой трилогии, итог моих размышлений о роли человеческого разума в истории. Мне удалось теперь показать, что сознание должно восторжествовать во всем мире (предпоследняя глава „Ключей счастья“ будет называться „Торжество сознания“) и разрешить трагические противоречия темы первых двух частей трилогии именно в „Ключах счастья““. Вольпе сообщает, что Зощенко подробно рассказал ему замысел этой книги, и делает такой вывод: „Можно надеяться, что читатели увидят это произведение еще в настоящем году“. Под „Заключением“ стоит дата — „Декабрь 1940 г.“. По-видимому, надежда увидеть произведение Зощенко в публикации возлагалась уже на 1941 год.
К этим „показаниям“ добавим еще одно, сделанное Зощенко за пять лет до приведенного разговора с Вольпе и за восемь лет до начала публикации повести„Перед
„Сейчас я думаю приняться за новую книгу, которая будет последней в моей трилогии, начатой „Возвращенной молодостью“ и продолженной „Голубой книгой“. Все эти три книги, хоть и не объединены единым сюжетом, связаны внутренней идеей. Последняя книга трилогии задумана значительно более сложной; в ней будет несколько иной подход ко всему материалу, чем в „Возвращенной молодости“ и „Голубой книге“, а те вопросы, которые я затрагивал в предыдущих двух книгах, получат завершение в специальной главе новой книги. Эта книга будет мало похожа на обычную художественную прозу. Это будет скорей трактат философский и публицистический, нежели беллетристика. Впрочем, я не думаю лишить ее элементов художественного произведения. В книге будут новеллы и, может быть, даже единый сюжет. Во всяком случае, все главы должны быть связаны единой идеей. Возможно, что в будущем году в печати уже появятся отдельные главы новой книги, но закончить ее я думаю только через три года. Она будет довольна обширна (около 20 листов), работа предстоит очень сложная, хотя почти весь материал уже собран“.
Итак, замышлялся „трактат“. Философский и публицистический. Художественность в нем допускалась в виде „элементов“. Главная связующая сила всех частей произведения — „единая идея“. Весь материал для книги „почти собран“. Это — данные на 1935 год. В следующем году Зощенко предполагал даже печатание отдельных глав. А закончить всю книгу планировал в три года. (В 1936 году Зощенко даже подписал договор на „Ключи счастья“ с издательством „Советский писатель“, в котором обязался представить рукопись через год.)
Но никаких публикаций из этой книги не последовало ни через год, ни через три года, ни через пять лет, хотя в 1940 году он заявил Вольпе, что книга почти готова.
Значит, что-то сдерживало его, происходило внутреннее борение, он сопротивлялся самому себе, не хотел выпускать из рук этукнигу, публиковать ее в том виде, какой она имела тогда. А какой вид она могла иметь в те пять-шесть лет, когда он печатал „Голубую книгу“, „Возмездие“, „Бесславный конец“ („Керенский“), „Опасные связи“, „Рассказы о Ленине“, когда жал руку „всесоюзному старосте“ Михаилу Ивановичу Калинину, вручавшему ему орден Трудового Красного Знамени и ворковавшему при этом с теплотой во взгляде и милым потряхиванием козлиной бородкой — „Вот вы, оказывается, какой, Михаил Михайлович!“… Когда публично выступал — до суда — в общем оголтелом хоре призывов к беспощадной каре „троцкистских извергов“… Когда публиковал письма Горького к нему, чтобы подкрепить свою репутацию, обезопасить себя в том кромешном 1937 году, пролегшем широкими людскими прокосами во всех слоях советского общества, пронизанного страхом, доносительством, охотой на „врагов народа“, восхвалением Сталина и „органов“ НКВД, энтузиазмом строительства очередной сталинской пятилетки… Когда он, уцелев, купался в почете, славе, признании, а миллионы его сограждан, кого миновал расстрел, были превращены в зэков… Но прервем этот дополнительный просмотр ленты действительно происходивших тогда событий и в стране, и с самим Зощенко, ибо феномен истории, как известно, состоит в том, что она видится, понимается, отрицается, оправдывается жизненно заинтересованными участниками дней ее вершения совсем иначе, чем она будет истолковываться потом, из дней грядущих.
На основании того, что Зощенко говорил Вольпе о своей новой книге в 1940 году, можно утверждать, что его первоначальный замысел — философского и публицистического трактата — не претерпел за минувшие пять лет каких-либо существенных изменений. И незадолго до войны он, как и раньше, видел в этой книге, завершающей всю его трилогию, „итог размышлений о роли человеческого разума в истории“. И так же, как в 1935 году, придавал ключевое значение „специальной главе“, которая теперь обрела новое название — „Торжество сознания“. А вся книга по-прежнему называлась „Ключи счастья“.
Значит, именно этот ее склад, совсем, казалось бы, устоявшийся, давно и глубоко продуманный, скрепленный единой идеей, в то же самое время никак не принимался им окончательно. Очевидно, что „трактат“ Зощенко-мыслителя не удовлетворял Зощенко-художника, и художник упорно, отчаянно накладывал свое вето на публикацию. Этот художник, постоянно шедший в 30-е годы на компромиссы, подавленный и отброшенный к последнему своему пределу, уцепился за глубоко личный материал, заложенный мыслителем в „Ключи счастья“, и не давал переволочь ни себя, ни заветный материал за ту крайнюю черту. Не беремся, однако, утверждать, как разрешилось бы это противоборство, не начнись война…