Зуб дракона
Шрифт:
При его последних словах я невольно вздрогнул. Заметив это, Валька усмехнулся и похлопал меня по плечу:
– Ладно, не дрейфь, Игорек. Уж не думаешь ли ты, что я и в самом деле убийцей стал?
Свой голос, осипший и потому какой-то чужой, я услышал словно бы со стороны.
– Это ты к чему?! Ты думаешь, что говоришь?
Валька мрачно сверкнул на меня глазами и усиленно запыхтел сигаретой.
– Знаешь, Игорек, никому не говорил, а тебе скажу. Иначе, какие же мы друзья. Да и трудно это в себе носить. Я там, в Нерюнгри, после училища год опером работал. И не все в моей работе складно получилось, потому меня и попросили.
Я изумленно уставился на него.
– Как прикажешь тебя понимать? А как же: старший лейтенант, рапорт от твоего имени?
– Все верно, Игорек. И звездочка на погоны, и рапорт, и даже знак «За отличие в службе». Только рапорт меня попросили написать. Ну, как заявление по собственному желанию. И знаешь почему?
Тут Валька снова откинулся назад, словно для того, чтобы целиком охватить меня взглядом, и возвысил голос.
– Потому, Игорек, что я восемь бандитов, этих тварей, этих шакалов, пристрелил, хотя можно их было взять живыми. Пристрелил потому, что суд наш гуманный даст им десятку, а они, оттянув срок, снова возьмутся грабить, резать, насиловать. А их, тварей, надо на месте, так, чтобы страх нагнать, чтоб другим неповадно было. Чтобы только при одной мысли о преступлении, они от ужаса холодным потом покрывались. Чтобы каждая тварь, которая возомнит, что может безнаказанно преступить закон, твердо знала, что единственное, что ее ждет, – это дырка во лбу и могильные черви. Только так, и никак иначе…
Он говорил все это, а я с возрастающим ужасом смотрел на его перекошенное яростью лицо, и в мозгу у меня билась одна-единственная мысль «Боже мой! Неужели же это тот самый Валька Безуглов, которого я когда-то знал?! Ведь это он в восьмом классе плакал от жалости ко мне, когда я сломал ногу на физкультуре. Это он, год спустя, шесть километров тащил по зимнему лесу на себе распоровшего о сук ногу Сережку Лопухова. Тащил один, задыхаясь и обливаясь соленым потом, а потом два часа дрожал на морозе под окнами больницы, пока Сережке зашивали в клочья разорванную икру. Но ведь это все тот же Валька Безуглов, всегда готовый кинуться в любую передрягу, чтобы помочь мне!». Я смотрел на него, смотрел и не узнавал. Как можно быть прежним Валькой и с таким равнодушием и ожесточенностью признаваться в убийстве восьми человек, даже если они отъявленные негодяи? В голове у меня это не укладывалось.
А Валька между тем выдохся. Скрипнув зубами, он схватил бутылку, с ожесточением опрокинул ее и зло поставил на место, стукнув донышком о столешницу так, что зазвенели тарелки. Подняв на меня тяжелый взгляд, он буркнул:
– Знаешь, Игорек, выпить бы чего еще, а? У тебя не водится?
В заначке у меня лежала бутылка водки, но, подумав, что ему достаточно, я решил это утаить, хотя врать не хотелось.
– Да нет, Валька, я не балуюсь.
Валька мрачно проговорил:
– Плохо… А знаешь что? Пойдем, купим! Есть тут ночной ларек поблизости?
Заметив мою нерешительность, он поднялся и затормошил меня.
– Пойдем, пойдем. Возьмем чего-нибудь полегче и поэлегантнее. Хочешь шампанского? Ну, ведь по глазам вижу, что хочешь.
Он потянул меня за руку и рассмеялся. И таким беззаботным и легким был его смех, что я засомневался: а он ли это три минуты назад сидел напротив меня с перекошенным от ярости лицом и говорил вещи, от которых у меня мороз шел по коже?
Поддавшись его настроению, я быстро оделся, и мы вышли, стараясь не шуметь в прихожей, чтобы не разбудить маму.
Время приближалось к полуночи. Улицы были тихи и пустынны, и только редкий снежок, искрясь в свете фонарей, мягко ложился на промерзшую землю. Передернув плечами от холода, Валька спросил:
– Далеко? Может, на машине?
– Да нет, через квартал магазинчик есть, он и по ночам работает.
Мы ходко зашагали бок о бок, разбивая каблуками тонкий ледок на вчерашних лужах. Возвращаясь к прежнему разговору, я спросил со страхом и любопытством, ожидая услышать подтверждения и страшась этого:
– Валька, а ты, правда, восемь человек убил?
Он покосился на меня и усмехнулся. Голосом, лишенным всяких признаков хмеля, ответил:
– То, что восемь, правда, а остальное… не думай об этом. Чего спьяну не наболтаешь? Замнем это, Игорек, хорошо? Считай, что я тебе ничего не говорил. Еще не хватало, чтобы что-то между нами стояло.
Я поспешно и энергично кивнул головой, чувствуя фальшь в его словах. Не знаю, поверил ли он мне, но по плечу хлопнул меня совершенно искренне.
– Ну, вот и отлично. Вот уже и ларек.
У освещенного окошечка топтались трое парней, громко обсуждая, что лучше купить. Один, наклонившись и почти просунув голову внутрь, водил глазами по рядам бутылок и что-то неопределенно мычал. Двое других напирали сзади, поторапливая его. Похоже, что длилось это уже довольно долго, потому что вид у продавца, молодого, коротко остриженного парня, был уже достаточно измученным. Он переводил взгляд с одного парня на другого и нетерпеливо спрашивал:
– Ну, так что вам?
Тот, который протиснулся под решетку головой, промычал, неопределенно ткнув пальцем в батарею бутылок.
– М-м-мы… вон ту.
Продавец покосился через плечо.
– «Наполеон»? Денег не хватает.
Парень снова промычал:
– Не-а… вон ту.
Парень за решеткой вполголоса выругался:
– Послушайте, мужики, у вас денег только на «Столичную». Будете брать?
Парень, пьяно икнув, возразил:
– Мы такую не пьем.
Продавец сунул деньги обратно:
– Все, отчаливай. Пьешь, не пьешь – это твои проблемы. Иди, иди, не мешай работать. Вон еще люди стоят.
Парень угрожающе проговорил:
– А ты че хамишь, а? Может, тебе мозги вправить? Ты знаешь, кто я? Ты знаешь, на чьей территории торгуешь?
Валька, с минуту наблюдавший за этой сценой, подошел к ним вплотную и дернул одного из парней за хлястик плаща. Тот не спеша обернулся, осмотрел невысокого Вальку с ног до головы и лениво процедил:
– Ты че, фуфел, на грубость нарываешься?