Зубы настежь
Шрифт:
Волк лежал как черная глыба. Желтые огоньки иногда исчезали, я думал, что гордый волк заснул, обессилев, но через некоторое время чувствовал вопрошающий взор.
– Спи, – сказал я наконец. – Сегодня я на страже.
С дерева донеслось гнусавое:
– Спите оба! Мне сверху видно все, ты так и знай. Выступать нам на рассвете!
Я смолчал, а волк рыкнул:
– Почему это нам?
– Потому что герои всегда дрыхнут аж до восхода солнца, – донеслось из темноты над головами. – Сонная болезнь у них, что ли? А ты, черный, спи, спи... Мы тебя не берем, понял?
Волк
– Может быть, хоть здесь не будут решать за меня, как мне жить?
На ветке затихло, а волк снова превратился в темную глыбу. Я наконец лег у костра, земля теплая, но твердая, даже варварские глыбы мышц не очень-то располагают нежиться вот так: без перины, подушек, одеяла, ночника...
В лицо и поджатые колени жгло, как будто я приблизился к экзосфете Солнца, зато в спину тянуло абсолютным нулем. Я подвигался, собрался в ком, приняв позу эмбриона, только что палец не сунул в рот, волк и ворон могут счесть позу недостаточно героичной, тепло наконец-то с астрономической неспешностью двинулось изнутри к конечностям.
Глава 13
Красные и багровые рубины загадочно мерцали. Изнутри шел пурпурное сияние, Самые крупные были с кулак, а мелочи – с орех, не меньше двух десятков. Я испуганно таращил сонные глаза, драгоценные камни то расплывались, то наливались резкостью. Наконец я ощутил как задубела от ночного холода спина, бок и бедро ноют от чересчур твердой постели, и лишь тогда драгоценные камни превратились в обыкновенные догорающие угли, кое-где уже подернутые серым пеплом.
Повернувшись, я стискивал зубы, чтобы не застонать, но все равно наткнулся на взгляд желтых глаз. Волк лежал на том же месте, слипшаяся на спине шерсть засохла как гребень, но на лапах и брюхе казалась опрятной, словно искупался ночью. Или тщательно вылизал. Мне он показался исхудавшим за ночь, изможденным, но когда потянулся, я видел, что кости и даже жилы целы. Зарычал от боли только однажды, но все-таки с прилипшим к спине брюхом обошел костер со всех сторон, понюхал воздух.
С ветки каркнуло:
– Доблестный герой! Вон там, за боярышником, пасется молодой олень. Стоит тебе пустить всего лишь одну стрелу... а я видел с какой силой ты бьешь... ха-ха!... прости, это нервное... то нам троим будет неплохой завтрак.
Мороз пробежал по мне, забрался во внутренности. Я отшатнулся:
– Ни за что!.. А если мечом?
Ворон повернул голову, посмотрел на меня поочередно правым, затем левым, переспросил неверяще:
– Мечом?.. Оленя? Простого оленя?
– Но это ж не рыбу ножом, – огрызнулся я.
– Разве ты бегаешь быстрее оленя? – спросил ворон с сомнением. – Сложение у тебя не бегунье. У бегуна ноги в голени аки дубы в тумане, а тебя вроде червяка в большом мешке. Но даже если догонишь и зарубишь, как нести обратно... Но зато красиво: герой возвращается с оленем на плечах, гордо бросает у костра...
Волк прорычал утомленно:
– Мой доблестный друг... ты просто забыл, что в твоей седельной сумке пара перчаток для стрельбы из лука.
В
Олень вскинул голову, когда кусты подо мной затрещали как падающие деревья под горной лавиной. Я торопливо пустил стрелу. Хотя прицелился плохо, стрела пошла прямо, даже, как мне на миг почудилось, слегка поправила курс, наверное, по влиянием ветра. Олень стоял как дурак, железное острие с легким хлопком вошло под левую лопатку. Я успел увидеть как древко утонуло почти по перо, олень тут же упал на спину, красиво забился в предсмертных корчах.
Мясо жарили в настороженном молчании. Ворон перелетал с ветки на ветку, подавал бесполезные советы как лучше жарить, но ниже опуститься не решался, волк следил за ним неотрывно, хотя вроде бы поглядывал на жаркое.
Я сразу вырезал печень, бросил волку, там больше всего крововосстанавливающих... так их там, словом, веществ и свойств. Пока он жадно рвал и глотал куски целиком, я под руководством ворона насаживал неумело освежеванного оленя на длинную палку, укрепил на рогатинах, подбросил веток в костре, а ворон тут же каркнул:
– Доблестный герой, видать, забыл... что он не пытать оленя собрался, а жарить! Дымом пропахнет! Обгорит, обуглится, а внутри даже не разогреется!.. На жару надо, на жару! На угольях... Эх, варварство... Нет, дикари – это дикари-с.
Пахло все равно заманчиво, но когда я начал резать зажаренное мясо, под обгорелой коркой в самом деле оказалась сырая, кровоточащая масса. Я положил перед мордой волка, хотя видел по желтым глазам, что хоть и хыщник, но волчара тоже предпочел бы жареное. Сам выгрызал серединку, что поджарилась, но не сгорела.
Волк с треском грыз кости, добывал сладкий костный мозг, ворон наконец слетел на землю и, усевшись на брошенную неподалеку оленью голову, мощно долбил клювом. Чавкало, хлюпало. Я только покосился в ту сторону, в желудке сжалось в спазме, невольно представил как такие же клювы долбят глаза павшим героям.
Я свистнул Рогачу, тот прибежал уже оседланный, веселый, отоспавшийся и сытый. Стремена весело позвякивали, конские ноги по самое брюхо казались потемневшими от выпавшей за ночи росы.
Спиной я чувствовал как за мной наблюдают две пары настороженных глаз. Громко и неприятно прозвучал хриплый каркающий голос:
– Герою нужен умный спутник! А не такой, что сожрет его коня.
А в ответ злобный рык:
– Герою нужен отважный спутник! Зачем ему трус?
– Он сам отважный, – прокаркал ворон. – Зачем два отважных? Чтобы спорили кто отважнее?.. Зато нужно, чтобы кто-то один был умным.
Я хмуро запихивал в седельную сумку одеяло. Конечно, герою нельзя был умным – пропадет обаяние. Умный – это подозрительно, занудно, зевотно. Ворон готов мученически взять это на себя, умные всегда все принимают на свой счет, страдают за всех. Он умный, я – отважный, все по справедливости.