Звать меня Кузнецов. Я один

Коллектив авторов

Моё знакомство с творчеством Юрия Поликарповича состоялось достаточно поздно. В 1996-м, учась на третьем курсе института, я купил электронный альбом «НЕ.ГО.РО» московской группы «Мегаполис». Среди прочих треков сразу выделил запредельно минорное «Отсутствие» — песню о высшей степени богооставленности. Глянул в буклет, кто автор слов — оказалось, некто Ю. Кузнецов. Примерно через год мой однокурсник Сергей Денисов — весельчак и балагур — торжественно вручил мне, как ценителю разных поэтических редкостей, небольшой сборничек в мягком переплёте. На обложке красовалось имя Юрия Кузнецова и суховатая дарственная надпись: девочки такого-то класса дорогим мальчишкам в День защитника Отечества. Волнуясь, что наткнулся всего лишь на однофамильца, я тут же судорожно принялся

искать «Отсутствие», но оно оказалось на месте…

Осенью 1999-го я поступил в аспирантуру МПГУ и начал писать диссертацию о традиционной и авторской символике у Ю. П. Кузнецова и московских рок-поэтов. Тогда же мне предложили известить Мэтра о моих планах и пригласить его провести аспирантский семинар. По пути в отдел поэзии журнала «Наш Современник» я очень опасался, а не развернёт ли меня Юрий Поликарпович прямо на пороге с моей просьбой несуразной?! Но всё обошлось. Кузнецов по-доброму посмеялся над своим странным соседством с рок-музыкантами, но эксперимент благословил и прийти в Университет согласился. На прощание он мне подписал свою новую книгу стихов «Русский Зигзаг». А через два года на титульном листе только что вышедшей поэмы «Путь Христа» он мне предпошлёт поразительное напутствие: «БОГ В ПОМОЩЬ!»

На аспирантов МПГУ Кузнецов, конечно, произвёл фурор. Современники, впечатлённые внешностью поэта, его осанкой и умением держаться, вовсю мифологизировали его царственный взгляд и внушительный сиреневый плащ. С участниками семинара Кузнецов был откровенен, признавшись даже, что повесть «Худые Орхидеи» он сочинил по следам посетившей его белой горячки. Много говорил о символе в понимании философа А. Ф. Лосева и журил символистов блоковской плеяды за излишнюю схематизацию сакрального. Читал стихи (в том числе и свои знаменитые переложения анекдотов) и пародировал неких исполнителей застойного времени, положивших на музыку какие-то его произведения без предварительного оповещения и должного пиетета. Даже немного пофантазировал, как могло бы звучать «Я помню чудное мгновенье» в исполнении какого-нибудь хард-рокера.

(Замечу в скобках, что если задумчивый и медитативный электронный вариант «мегаполисовского» «Отсутствия» вышел весьма удачным, то первая версия с альбома 1986 года «Утро» ему не чета. Лидер группы Олег Нестеров бодро и даже ликующе (в духе патриотических ВИА 70-х) рассказывает о том, как «ты придёшь, не застанешь меня и заплачешь». При этом позволяет себе развязные интонации в самых глубоких строчках («чай, как звезда, догорая, чааади-ит»). Безжалостный мачизм Нестерова не имеет ничего общего с напряжённой кузнецовской рефлексией. Гораздо интереснее получилась песня группы «28 гвардейцев-панфиловцев» на короткое (всего восемь строчек) стихотворение «У рубежа» — о нынешней трепещущей России, зависшей над пропастью).

Спустя какое-то время я задумал писать статью о мотиве вина в лирике Кузнецова для тематической (да-да, это не описка!!) научной конференции в Твери. К моему удивлению, Кузнецов при упоминании об этом замысле оживился и пригласил меня в Литинститут на собственную лекцию о вине в мировой поэзии. Правда, когда я пришёл в институт к назначенному часу, выяснилось, что Юрий Поликарпович позабыл дома нужный конспект. Дабы не отменять занятия (на семинар пришли его студенты), Кузнецов сымпровизировал лекцию о метафизике славы. Его речь я зафиксировал на диктофон. Поскольку поэт не успел оформить эти идеи в отдельную статью, расшифровку той лекции (с незначительной редакторской правкой) я прикладываю к данному материалу. Публикуется впервые.

Потом связь с Юрием Поликарповичем у меня как-то прервалась. Я хотел взять у него интервью, но не довелось из-за болезни Кузнецова. 18 ноября 2003 года я возвращался со спектакля Юрия Грымова «Нирвана», где рок-музыкант Найк Борзов достоверно изобразил искания и метания Курта Кобейна. Конечно, после такого зрелища меня одолевали мысли об извечном трагизме поэтических судеб. Шёл обильный первый снежок, и было уже совсем по-новогоднему. Я сел в маршрутку, зарядил в плеер только что вышедший диск лучших песен «Мегаполиса». И во время «Отсутствия»

НАХЛЫНУЛО. Я испытывал всё, кроме состояния, вынесенного в заглавие этой песни. Хотя, мне так показалось, что пространственно-временные координаты действительно куда-то отодвинулись, то есть в определённой степени отсутствовали для меня. А на следующий день я узнал, что 17 ноября Юрий Кузнецов преставился. До сих пор убеждён, что в тот снежный вечер он пришёл попрощаться со мной, дав мне знать о своём отсутствии на этой земле. Перед смертью он многое пересмотрел, уточнил, поправил. «Я долгие годы думал о Христе. Я его впитывал через образы, как православный верующий впитывает Его через молитвы, — написал Юрий Кузнецов в своём духовном завещании — последней статье „Воззрение“. — Образ распятого Бога впервые мелькнул в моём стихотворении 1967 года — „Всё сошлось в этой жизни и стихло“. Мелькнул и остался, как второй план. Это была первая христианская ласточка». Если в хрестоматийной «Атомной сказке» объектом поверхностной критики Кузнецова стали «дураки»-материалисты, уничтожившие своими бестолковыми опытами сказочную принцессу, то в одном из последних стихов он написал о её воскресении. При этом Кузнецов прекрасно отдавал себе отчёт, что такое может быть только перед Вторым Пришествием:

Царевна спящая проснулась От поцелуя дурака. И мира страшного коснулась Её невинная рука. Душа для подвига созрела И жизнь опять в своём уме. Ага, слепая! Ты прозрела, Но ты прозрела, как во тьме. А в этой тьме и солнце низко, И до небес рукой подать, И не дурак — Антихрист близко, Хотя его и не видать.

2006 год

Приложение

Ю. П. Кузнецов о славе

Давайте сегодня поговорим о славе. А слава это тоже одна из вечных тем, уважаемые. Что такое слава? Она имеет мощное значение для рода человеческого. Это один из сильнейших стимулов человечества. Если рассматривать христианство (а мы воспитаны в лоне христианской культуры), то здесь слава — это божественное начало, потому что славить нужно прежде всего. Бога… Когда славят Бога, то всегда эта слава — сияние Бога — изображена в виде нимба. То есть нимб — это и есть слава! И попрошу не путать с нимбом какую-то там ауру. Это есть опошление. Вы спросите: а зачем Богу-то слава? Он же Бог!!! Слава поднимает и очищает.

Чтобы я не забыл, скажу о том, какую славу видел Блок в стихотворении «К Музе». У него там какой-то «пепельно-серый» загорается круг. То есть демонический крут загорается над Музой. Значит она есть только Муза, но не Бог.

Вспомним ещё изречение древнее на латыни «sic tranzit gloria mundi» — «так проходит мирская слава». Такая слава очень кратковременна.

Слава также граничит с памятью. Кто славен (славные мужи) — те в памяти живут народной. Деяния того же Александра Македонского не были долговременными — его империя после смерти тут же распалась. А память о нём жива доселе. И поэтому Пушкин был прав:

И славен буду я, доколь в подлунном мире Жив будет хоть один пиит.

Вот так вот — «славен». А так как поэты будут всегда, то и слава эта значит — не сиюминутная. Не футбольная…

Есть ещё понятие «тщеславный человек» — значит «тщетная слава». Ему не важно, чтобы его помнили, когда он умрёт, ему важнее прижизненная слава. Важнее такая слава, о которой сказано: «Я точка та, что суть меняет фразы».

Есть слава героев. Нужно помнить их имена… А какая может быть слава героя, почившего в могиле Неизвестного солдата. Ведь имя его невидимо. Вот это вот явные признаки Сатаны.