Звени, монета, звени
Шрифт:
Всадник, чьи одежда, доспехи, чепрак скакуна – вызов всему окружающему. Взмах руки, принадлежащей человеку, привыкшему повелевать. Громкий голос, от которого еще долго гуляет эхо по мертвому городу:
– Именем Одного меж четырех – довольно!
И сталь опустилась.
И пальцы разжались.
Довольно. Меня ждут в Цитадели.
Я выдержал. Самое трудное испытание в моей жизни закончилось.
Самое трудное?
Закончилось ли?…
Старый, пожелтевший от времени свиток долго не желает разворачиваться, словно до последнего момента защищает мудрость, начертанную на нем столетия назад. Я машинально вытираю о штаны ладони, в который уже раз за сегодняшний вечер ставшие от волнения влажными и холодными. Придвигаю ближе огарок.
«…Великие говорили, что жизнь человека подобна бесконечной
И не говори, что коротки дни, крепки стены Цитадели, нерушимы клятвы и нестираемы священные знаки, отметившие твое лицо. Благи в вечности Четыре, создавшие всё, и заключившие его в Пределы, всё видят Они и не допустят недопустимого. Посему молись, Послушник, дабы сочли Они тебя достойным великой чести служить Им, носить алые одежды Ордена и священные знаки его; проси их в эту ночь очистить разум твой, укрепить волю твою, дать тебе право слышать Их, понимать Их и исполнять волю Их во славу Их, ибо нет для смертного стези почетнее, как нет и труднее…»
Горячим воском плачет в темноте кельи огарок свечи, чуть слышно потрескивает в тишине фитиль, пожираемый огнем. Вьются по древнему пергаменту буквы, плетя кружево истории. Кружево истории. Кружево легенды.
«…И было лишь Великое Ничто, коему нет ни имени, ни предела. И настал день, когда Четыре, что всегда были и всегда будут, отделили от него бесконечно малую часть, чтобы создать Всё. А создав, в бесконечной мудрости и благости Своей заключили его в Пределы по числу Своему. И назвали Имена, Законы и Границы. И нет в Пределах того, что бы не подчинилось Им и не прославило Их.
И повелели Четыре, чтобы в каждом из Пределов селились люди – возлюбленные чада Их, и каждый из Пределов в милости Своей наделили особым искусством в одном из главных занятий, во всех прочих – равным. Получил Предел Северный Битву, а Южный – Музыку, Предел Западный – Мудрость, а Восточный – Процветание.
Дабы не случилось так, чтобы завладел один из Пределов всеми искусствами сразу, не подчинил себе все остальные и не уничтожил их жителей, легли между ними по воле Четырех нерушимые Границы, и нет сквозь них дороги никому, кроме гельт, Лишенных Благодати, чей удел – страдание и гибель.
Лишь Мудрым, коих называют еще Уста Четырех, даровано право проходить по Пределам, сохраняя разум свой и неся волю Благих людям. Один Мудрый рождается в каждом Пределе, и не бывать другому, покуда не закрылись навсегда глаза прежнего. Многое могут Мудрые, ибо оделили их Четыре частью силы от силы своей и неустанно наставляют в деле служения Пределам и жителям их, оттого и почитают люди Мудрых, неустанно восхваляя Четырех за эту великую милость.
И на заре времен, ведомые Благим Промыслом, повелели Мудрые, чтобы в каждом Пределе основан был Орден, в коий отбирались бы мужи и жены, более других преуспевшие в искусстве своем. Должно им было постоянно совершенствоваться, чтобы достичь еще больших высот, а этим – усладить взор Четырех и восславить имя Их. И радость пришла в сердца людей с этой благой вестью.
Собрались тогда самые доблестные воины севера и возвели Цитадель – нерушимый символ единства и силы своей, и поселились в ней, дабы отныне проводить время свое в совершенствовании тела и духа своего. В алые одежды облекли они тела свои и алыми печатями в виде меча отметили щеки свои, ибо алый – цвет битвы и цвет доблести, меч же – знак их. И избрали главой своей достойнейшего среди прочих, а еще троих определили в помощь ему. И не было ничье слово поперек слова тех трех, кроме слова одного, поперек слова одного же – лишь слово Мудрого. Советом Цитадели назвали их, и Четыре, видя труды воинов, были довольны.
Нет в Пределе Северном большей чести, чем стать одним из избранных, потому – трудно ее заслужить. Если хочешь ты попасть в их число, мало тебе быть сильным, ловким и отважным. Никогда не станет избранным сын бога и знатных родителей, ибо не дают богатство и знатность истинной силы, но напротив – отнимают силу ту и заставляют служить себе даже самых достойных. Знай также, что если тверд ты в желании своем, то должен отец твой найти не иного сына, ибо не будет для тебя иного отца, кроме одного меж Четырех. Должна жена твоя найти себе иного мужа, ибо не будет иной жены для тебя, кроме битвы. Должны дети твои найти себе иного отца, ибо не будет для тебя иных детей, кроме послушников Братства. И как только войдешь ты в Цитадель, перестанет слово твое быть твоим, ибо не будет для тебя отныне иного слова, кроме слова всех избранных. Не будешь ты владеть ничем, кроме данного тебе избранными, и ничьих приказов не услышишь, кроме приказа избранных, его же да исполнишь всегда живым или мертвым. Ждут тебя великие испытания, долог будет срок послушания и многие тяготы должен ты будешь перенести, но труднее всего – последнее. Высоко в горах, в руинах заброшенного Города Без Имени, над которым всегда висит непроницаемый туман, произойдет оно, и не будет тебе иной помощи, кроме желания выжить и всего того, чему научили тебя в Цитадели. Безоружным придешь ты в Город Без Имени, и безоружным встретишься в бою с четырьмя принятыми, вооруженными мечами. Если потерпишь ты поражение, если не добудешь себе оружие, если лишишь жизни или покалечишь своих противников – не быть тебе избранным. Но и это еще не всё. Если сумеешь ты победить четырех принятых и с мечом придешь на главную площадь города, будет тебя ждать там воин Братства в полном орденском облачении, и придет срок для последнего испытания. Разговором Стали зовется оно, и нет в Пределах, созданных Четырьмя, более высокой степени владения оружием. Лишь тот, кто достиг вершин мастерства, тот, для кого меч – лишь продолжение руки, а рука – лишь завершение меча, кто живет боем и для боя, сумеет поведать противнику голосом холодного металла историю своего рода и всей предыдущей жизни своей. Знай, что изо всех сил будет стараться испытующий тебя брат достать тебя клинком, ты же бойся осквернить свой его кровью, ибо если случится так – не быть тебе избранным. Но если сможешь ты устоять до тех пор, пока не явится за тобой посланник Цитадели, то перестанешь быть послушником. Отныне имя тебе будет – принятый, и произнесешь ты слова клятвы, и лягут священные знаки меча на щеки твои. Десять дней проведешь ты в строгом посте и молитвах, а свитки с мудростью величайших воинов иных эпох и законами, установленными Четырьмя, станут тебе опорой и утешением. Лишь на утро одиннадцатого дня, если на то будет воля Четырех и не откажешься ты от принимаемого на свои плечи бремени, подтвердишь ты клятву свою перед Советом Цитадели и получишь право носить алые одежды, ибо только с того мига и до часа смерти твоей имя твое станет – избранный.
Такова история возникновения Ордена нашего, имя которому – Алое Братство, ибо воистину братья друг другу сыновья его, и нет для них иного родства».
Зашипев, гаснет фитилек в лужице расплавленного воска. Край неба, видимого в узкое, забранное узорчатой решеткой окошко, розовеет. Свежий утренний ветер влетает в келью и поцелуем касается щек, навеки отмеченных священными алыми мечами.
Доброго дня тебе, принятый! Ты должен дойти до конца.
Каким бы он ни был.
Про подобного человека принято говорить: бесцветный. Встретишь такого на улице, даже столкнешься с ним, так, чтобы один из вас упал навзничь – уже через несколько мгновений не вспомнишь, как ни старайся, его облик. Добротная одежда – ее не назовешь ни новой, ни поношенной, ни грязной, ни чистой – самых будничных оттенков, ни узка, ни широка. Нет ни оружия, ни украшений – ничего, за что бы мог уцепиться взгляд. Гладко выбритое лицо, каких сотни, средней длины волосы цвета прелой соломы, глаза какие-то тусклые, сразу и не понять, какого цвета: серые, светлого? Они смотрят спокойно и даже чуть отстраненно, словно сквозь меня, словно изучают за моей спиной что-то, видимое только ими. Нет в этих глазах никакого чувства, да и было ли когда? Представить себе, что в этих глазах горит ярость или страсть, представить себе их смеющимися или наполненными грустью… Нет, не получается. Не получается даже надолго сосредоточиться на них, будто смотрю в не очень чистое, мутноватое стекло.