Зверь из бездны. Династия при смерти. Книги 1-4
Шрифт:
Лузитания: M. Сальвий Отон.
Испания Tarraconensis: Сервий Сульпиций Гальба.
Аквитания: имя наместника неизвестно;
но он остался верен Нерону. (Suet. Galba. 9.)
Верхняя Германия: Люций Вергиний Руф.
Нижняя Германия: Фонтей Капитон.
Британия: Требеллий Максим.
Паннония: Т. Ампий Флавиан.
Далмация: Поппей Сабин.
Мезия: Апоний Сатурний.
Африка: Клодий Мацер.
Египет: Тиберий Александр.
Сирия: Муциан.
Главнокомандующий действующей армии на театре Иудейской войны: Веспасиан.
Если исключить из этого списка жалкую фигуру Требеллия Максима, презираемого своими собственными солдатами, в Британии и сомнительную личность Фонтея Капитона в Нижней Германии, то провинциальный административный персонал при Нероне, напротив, оказывается весьма блестящим. Отон, Гальба, Вергиний Руф, Клодий Мацер, Тиберий Александр, Муциан — все эти люди оставили более или менее глубокий след в истории своей эпохи, говорящий у одних — о таланте, у других — о порядочности и добросовестности, у третьих — об энергическом авантюризме, который, как бы его ни судить, выводит человека из дюжины. В этом списке троим суждено было сделаться императорами (Отону, Гальбе и Веспасиану), одному — основать династию (Веспасиану), а двое почли себя выше соблазнов императорского сана и уступили другим величие, которое смело могли удержать для себя (Вергиний Руф и, в особенности,
Hic situs est Rufus, pulso qui Vindice quondam
Imperium asseruit non sibi, sed patriae...
(Здесь лежит тот самый Руф, который некогда, разбивши Виндекса, упрочил империю, но не для себя, а для отечества.)
Такую надпись приказал вырезать первый из них на своей гробнице.
Уже то обстоятельство, что губернаторы имели в последовавших смутах свои провинции за себя, а не против себя, доказывает, что выбор их был хорош, и они пользовались среди населения уважением и авторитетом, которые утверждались и системой Нерона держать генерал-губернаторов в областях их возможно долгие сроки. Так, Отон правил Лузитанией 10 лет, Гальба Испанией 8.
Армянская война, страшно несчастная вначале, покуда главнокомандующим не был назначен Корбулон, кончилась победой, но — обошлась дороже всякого поражения. Это странная война, после которой контрибуцию взяли побежденные с победителей. Путешествие Тиридата Армянского в Рим, на поклон Нерону со свитой в 3000 парфянских всадников, не считая римского эскорта, обходилось государству в 800.000 сестерциев (80.000 рублей) в день. Города Азии, Фракии и Иллирии, вошедшие в маршрут этого шествия, были совершенно разорены приемом высокого армянского гостя. В Риме он был принят с роскошью, превосходящей всякое описание, как только Нерон умел быть роскошным. Сооружались мраморные здания, золотились целые театры, — все делалось, чтобы ошеломить варваров зрелищем Рима, как жилища народа богов. Варвары, может быть, и ошеломились, но — надо думать, что армяне в арифметике, и в старину, не были плохи и умели сосчитать, что девятимесячное путешествие их обошлось государству в двести миллионов сестерциев чистыми деньгами, что едва ли не в такую же сумму обошелся их прием городам и Риму, а, отбывая восвояси, Тиридат получил от императора подарок в 100 миллионов сестерциев, как считает Светоний, или в 50 миллионов драхм, как считает Дион Кассий. Такими чудовищными расходами было оплачено удовольствие правителя принять от народа титул «императора», вознести на Капитолий лавровую ветвь и запереть эрам умиротворенного Януса, стоявший открытым со времен Августа.
Государством управлял артист, человек менее всего военный, чуждавшийся армии, избегавший командовать даже на парадах, не решавшийся крикнуть — «здорово, ребята» — из боязни охрипнуть. Из всех военных сил своего государства он знал сколько-нибудь лишь преторианцев да, пожалуй, моряков Мизенского флота. Не только Тиберий, который сам был талантливым полководцем, но даже Калигула, даже Клавдий превосходили Нерона в знакомстве с провинциальными армиями, потому что он, за исключением греческих своих гастролей, никогда не выезжал из Италии. Он верил в свою гвардию и имел основание верить. Она посадила его на трон, была крепка в суеверной привязанности к фамилии Юлиев-Клавдиев и, сперва в руках строгого и умного Бурра, потом в руках Тигеллина, всецело заинтересованного в крепости Неронова режима, падение которого было бы погибелью для него самого, была вышколена в верности династии и преданности правительству, задарена, избалована. Но армии в провинциях терпели нужду, не получали жалованья, денежные награды обещались, но не исполнялись. Во многих местностях войска должны были жить исключительно и принудительно на счет провинций, которые они занимали. Возникали злоупотребления, грабеж, летели в Рим жалобы, по которым правительство ничего не могло сделать, потому что казна была опустошена. Окраины, терпя от солдатчины, озлоблялись, а солдатчина, в свою очередь, живя впроголодь на мародерском положении, совсем неприятном и нелестном для воина, негодовала на правительство, которое нищетой своей загнало армии в такой унизительный и безвыходный тупик.
То обстоятельство, что тупик этот был проломлен именно в Галлии, объясняется тем контрастом, который эта могущественная провинция видела в отношении к себе нового правителя, Нерона, сравнительно с его предшественников Клавдием, воистину благодетелем галльского народа (см. том I). При Нероне Галлия почувствовала себя в забросе. Нерона тянуло все на Восток, в особенности к Греции, к старым цивилизациям, улыбавшимся его романтическому настроению, да и безбожно льстившим, в представительстве народов своих, его талантам — музыкальному и сценическому. На молодой, развивающийся запад, Нерон не умел найти в себе дельной точки зрения и — это уж вина его воспитания — никто ему ее не подсказал. В стране, быстро создающей новую цивилизацию, Нерон и его сотрудники продолжали, по старинному, видеть варварский край, предназначенный к обдиранию с него семи шкур в пользу цивилизованного центра. Окраина управлялась и опустошалась всевозможными «ташкентцами». В эпоху Августа один из таких администраторов придумал, для усиленного взимания податей, ввести в год 14 месяцев! Эти люди вели себя на воеводствах своих так, будто Галлия живет на полумирном положении, в исключительном порядке каких-нибудь «временных правил», и только-только что не нуждается в том, чтобы ее покорял новый Юлий Цезарь. А, между тем, именно в военном отношении страна почиталась настолько безопасной, что ее оккупационный гарнизон, в момент восстания, не превышал 1.200 солдат (Иосиф Флавий). Еще Клавдий, в знаменитой Лионской надписи, засвидетельствовал своим монаршим рескриптом, что «в течение ста лет, верность Галлии ни разу не поколебалась; даже в смутные времена, которые переживала наша империя, ее лояльность выдержала все испытания». Фюстель де Куланж считает это заявление, может быть, несколько слишком общим и преувеличенным, но маленькие и редкие исключения (мятеж Юлия Флора и Юлия Сакровира в эпоху Тиберия) не могут отрицать постоянного твердого правила. Тем отвратительнее было, что Галлию обязывали робко помнить, что она, в некотором роде, взята на щит, и заставляли ее платить, животов своих не щадя, за великодушие победителей, сделавших ей честь включить ее в состав своего государства и даровать ей гражданские права. Строительная горячка в Риме, особенно после пожара 64 года, отозвалась в Галлии усиленными поборами. Если даже легендарны и преувеличены поручения вымогательств, с которыми Нерон отправлял грабить Галлию своих уполномоченных, с цинизмом выдавая им открытые листы такого содержания, что «вы, мол, сами знаете, что мне надо» (scis, quid mihi opus est), либо — «работайте так, чтобы у них ни гроша не осталось» «hoc agamus ne qyis qu’cquam habeat. Suet. Nero.32), — то, во всяком случае, программа эта проводилась в действие и без необходимости гласно расписываться в ней низкими словами... Грабили и унижали, бессознательно подготовляя горючий материал для пожара, готового вспыхнуть от первой случайной искры.
Такой искрой явилось возвращение в Галлию (67 год) из римской побывки Юлия Виндекса, лионского (Шиллер) пропретора, из сенаторской фамилии, но галла по происхождению, потомка древних аквитанских царей. (Шиллер, впрочем, в этом царственном происхождении его сомневается, считает это показание прикрасой позднейших веков.) Мы очень мало знаем об этом человеке, и уже древние знали о нем немного. Уже Флавий Вописек (III веке) жаловался на то, что Светоний дал слишком мало подробностей о Юлии Виндексе. Принято думать, что Виндекс дал знак к восстанию после того, как был в Риме свидетелем Нероновых безобразий, в особенности, чудовищных трат по приему Тиридата. В этом предположении нет ничего невозможного, тем более, что личность Юлия Виндекса освещена в немногих эпизодах, нам известных, неизменным светом благородного
Как бы то ни было, состояние провинций было похоже на ту напряженную, чуткую, тревожную ночь перед рассветом, которая, как будто, в самом деле, ждет только крика петуха, чтобы облиться кровавой зарей... И петух (gallus), — как острили римляне, — запел. «Сперва Нерон только смеялся. Роковое известие о восстании не заставило его расстаться со спектаклем, которым он в это время любовался; он не позабыл выразить свое благоволение любимому атлету и ни о чем не думал в течении нескольких дней подряд, кроме как о лире и своем голосе. Он даже заметил, что очень рад восстанию, потому что оно даст ему удобный предлог обобрать усмиренных галлов и за их счет наполнить свою казну. Он продолжал петь и развлекаться до тех пор, пока Виндекс не обнародовал прокламаций, где называл его жалким артистом. Лишь тогда, оскорбленный в своем ремесле фигляр обратился из Неаполя, где гастролировал в это время, в сенат с жалобой на оказанную ему несправедливость и приехал в Рим самолично. Словно на показ, он в эти грозные дни весь ушел в изучение каких-то вновь изобретенных музыкальных инструментов, в особенности увлекаясь водяным органом, о котором он серьезно совещался с сенатом и всадниками» (Ренан). Известие об измене Гальбы, торжественно заявленной им самим в провинциальном собрании 2 апреля 68 года, и присоединении испанского гарнизона к галльской революции пришло к Нерону в половине апреля. Застав императора за обедом, оно поразило его как громом. Он опрокинул обеденный стол, изорвал письмо и разбил со злости два драгоценных кубка, из которых пил обыкновенно. «Конец мне пришел!» воскликнул он. (Actum de se, pronunciavit). А, между тем, дело, по видимости, не должно было казаться так уж очень страшным. Под командой Гальбы в Испании (Hispania Tarraconensis) состоял только один легион, VI
Victrix. Но страшен был авторитет имени, почти провиденциального: Гальбе, еще мальчику лет 8 или 10, предсказан был императорский сан самим цезарем Августом. Страшно было сознание, — что если к восстанию решился примкнуть угрюмый 72-летний старик, то, значит, шансы революции очень серьезны. В равнодушии своем к галльской революции Нерон был прав, так как она расшиблась о сопротивление города Лугдунума (Лион), сохранившего верность императору в благодарность за денежную помощь, оказанную им лионцам после пожара, опустошившего их город в 62 году. 1.200 легионеров достаточно было, чтобы парализовать стотысячное беспорядочное скопище инсургентов Виндекса. Никаких галльских легионов, о которых говорит Ренан, у него не было. Если Виндекс и был чем силен, то — как царь Димитрий в походе своем на Бориса Годунова:
Не войском, нет, не галльскою помогой,
А мнением — да, мнением народным...
Но с Гальбой предстояли иные счеты, тут было отчего выйти из себя. Однако бесноваться-то Нерон умел, а сопротивляться — нет. Принявшись затем строить курьезнейшие проекты самозащиты, затевая разные смешные предосторожности, он обращал главные заботы, как бы в случае погрома спасти свои инструменты, свой театральный багаж и — по обыкновению — не удержался-таки, чтобы не устроить балагана: сформировал из своих куртизанок отряд амазонок, — вооружил их круглыми щитами и топориками и остриг под гребенку. Впрочем, не при нем первом, не при нем последнем, патриотки своего отечества устраивали подобные воинственные маскарады в минуты опасности государевой или для защиты отечества против вторгающегося врага. Во все века и у всех народов видали таких «кавалеристов-девиц» одинаково и войны свободы, и войны деспотизма.