Зверь на престоле, или правда о царстве Петра Великого
Шрифт:
Так вот чем хорош для нас и сложен для иноземцев был этот самый нами с давних пор облюбованный трансрусский путь «из варяг в греки»:
«Волхов, по чрезвычайно тихому течению и по малости падения или склонения, Г. Штукенберг называет большим естественным каналом, соединяющим два огромные озера, Ильменьи Ладожское,и проводящим в Балтийское море целую систему рек… пороги в древности мешали датчанам, норвежцам и шведам плыть вверх рекою до Новгорода, и заставляли их останавливаться в Ладоге» [32, с. 378].
То есть, в отличие от изобретенной Петром искусственной корабельной пристани на гнилых болотах, Господин Великий Новгород являл собою защищенную со всех сторон, выгодную лишь ему одному точку на планете, где можно было охранять свои торговые пути вполне естественными условиями, созданными самой природою.
А потому он и был столь велик и многолюден. Ведь Новгород не только являл собою перекрестье всех торговых путей со всех стран света и от практически всех морей мира, но и сам являлся центром этого перекрестья. И этот город, мало чем уступающий своей площадью даже Москве, сам потреблял все то, что шло в него со всех концов земли. И не через него транзитом уходил наш хлебушек на Запад, но, наоборот, с большими таможенными скидками очень охотно принимался у нас в Новгороде, которому не хватало не только своего собственного хлеба, но и ввозимого из центральных земель Руси:
«…приезжие купцы, боясь порогов Невских и Волховских, обыкновенно перегруживали товары в легкие лодки, внося в казну с каждого судна гривну кун, а с нагруженного хлебом — полгривны» [32, с. 590].
И теперь становится вполне понятно столь приоритетное отношение к посылаемой в Новгород данного рода продукции. Ведь не только доставка его из внутренних районов России обходилась много дороже, нежели из немецких земель, но и себестоимость выращивания хлеба в теплых германских землях всегда была много ниже, нежели в районе Ильмень-озера. Мало того, мы никогда не являлись сельскохозяйственной страной. Это и доказывает именно на хлеб уменьшаемая пошлина. То есть путь «из варяг в греки» работал исключительно на импортирование нами с Запада сырья, а уж никак не наоборот!
Петр действительно заставил течь реки вспять. И достояние богатейшей в мире державы потекло через разверзнутое жерло портов изобретенного им безбожного города-вора.
А потому и стали без нужды в этом городе ежегодно разбиваемые на дрова по 10 000 прекрасных речных судов! И это не только безвозвратно постоянно нами утрачиваемые строевые леса. Это паруса, канаты, и самое, пожалуй, главное — выкинутый за ненадобностью огромнейший труд, который был затрачен самым мастеровым народом на планете. Мало того, через вскрытую Петром нашу артерию для подпитки Запада безвозвратно на этих судах вывозилось два с половиной миллиона тонн груза!
А так как суда выкидывались за ненадобностью, то становится совершенно ясным, что взамен вывозимого от нас нашего достояния обратно не ввозилось ничего!
Реки вспять
Однако же рассказано еще не обо всех проблемах, возникших у русского купечества, дабы выполнить эту удивительно бездарную блажь «реформатора» по взгромождению центрального порта огромной страны в самой гуще комариных болот. Ведь необычайно возросшая цена на жилье и пропитание складывалась из условий жизни, которые в этой гиблой местности были просто невозможными. Вот что о них сообщает, например, голландский резидент. Ведь и проблемы заграницы в этом вопросе тоже следует понять. Им куда как проще было бы обирать нас через Москву или Архангельск:
«Голландский резидент жаловался, что в Петербурге за деревянный дом… надобно платить 800, 900 или 1000 флоринов, тогда как в Москве или Архангельске иностранный купец может жить за 200 флоринов в год; говядина в Петербурге — 5, 6 и 8 копеек за фунт, и дурного качества» [124, с. 451].
То есть говядина в Петербурге имела цену, эквивалентную икре в Астрахани!
И как цена жилья, так и пропитания в этой местности были вчетверо выше аналогичного в Архангельске, а расходы по перевозке грузов к морскому порту, при замене Петербургом портов Беломорья, стали превышать: при транспортировке товаров из Москвы — втрое, из Ярославля — вчетверо, а из Вологды — впятеро [16, с. 434].
И если прибавить ко впятеро возросшей себестоимости вывозимой на экспорт продукции из Вологды еще и вчетверо возросшую цену на проживание доставляющих сюда товары купцов, да если присовокупить сюда еще и предложение, в несколько раз превышающие здесь спрос, то обрисованная картина у этого «окна» представится более чем безрадостная. Ведь благодаря неслыханно возросшим затратам на доставку себестоимость русских товаров, заполняющих трюмы иностранных кораблей в Петербурге, должна была уподобить нашего местного производителя туземцу в заморских колониальных владениях прибывающих сюда англичан или голландцев.
Потому Петру I пришлось даже вводить особые законы на запрещение торговли основными товарами России через Архангельск: коноплей, льном и кожами.
Так Петром был подорван главный источник доходов нашего государства — торговля.
А вот как ему удалось своими новоизобретениями на грань истребления поставить и нашу ткацкую промышленность: «…указы Петра писаны без учета реальности, и исполнение большей части этих указов попросту вредно.
Примеры? Пожалуйста!
…Петр особым указом велел изменить ширину ткацких станков. Дело в том, что основную массу холстов выделывали тогда кустарным способом, поставив ткацкий станок в крестьянской или посадской избе. Станок был узким, потому что тесной и многолюдной была сама изба.
…Для ткацких же мануфактур под Холмогорами указ оказался губительным, потому что широких станков, принятых в европейских мануфактурах, тут попросту не было. А если даже и ввезли бы из-за границы (в чем не было ни малейшей необходимости), ставить такие станки было негде» [14, с. 55–56].
Заграницей, которую и здесь столь прилежно старался копировать Петр, труд был рабским: средства производства имел лишь работодатель. У нас же каждая ткачиха имела свой станок:
«Холмогорские ткацкие предприятия работали по принципу «рассеянной мануфактуры» — работницам выдавали сырье, платили, и они вырабатывали продукцию дома, а потом сдавали ее купцу» [14, с. 56].
Петр хотел сломать такую практику чисто силовыми методами и узаконить рабский труд, принятый заграницей. Но и здесь его нововведения закончились лишь излишней ломкой дров:
«В результате северные ткацкие мануфактуры пришли в совершеннейший упадок» [14, с. 56].
И здесь следует радоваться лишь тому, что и в данном случае начатое им дело так до конца и не было доведено:
«…ткацких станков в Московии было сотни тысяч, и чтобы их всех поломать, потребовалось бы, чтобы вся армия и весь чиновничий аппарат не занимались бы ничем другим. К счастью у Петра были и другие занятия» [14, с. 56].