Зверь с той стороны
Шрифт:
— Ой, Филька! Приветик! — обрадовалась она и подставила для поцелуя мягкую раскрасневшуюся щёчку. — Я и не знала, что ты здесь. Проходи. На праздники приехал? Я тебя сейчас жареным терпугом накормлю. Через пять минут будет готов. Давай-давай, влетай, чего замер как истукан?
— Дык, эта… очарован, понимашь! — сказал я голосом истукана (как его себе представлю), переступая порог. — Совершенно, понимашь, очарован и парализован!
— Врёшь ведь, как всегда, — сказала она с улыбкой. — Ну-ка, чего там у тебя в пакете такое пузатенькое? О-ой, смотри, не урони — ручка оборвана! Ну, мужики…
— Светик,
— Жду, — сказала она, закрывая дверь круглым локотком. — Обещал вот-вот подскочить. Ты тут пока располагайся, где удобней, а я побежала. А то вместо рыбы будут дорогому гостю угольки на угощенье.
Я проследовал взглядом за её маленькой кругленькой фигуркой до самой кухни… и направился следом. Оказывается, я по ней здорово соскучился.
Знаю я её с детского сада — даже дольше, чем Женьку. Он-то возник в поле моего зрения только в первом классе, и я сразу с ним подрался. Первого сентября. Из-за Светланки. Бант какой-то совершенно замечательный Женька у неё загубил, что ли? Драться из-за неё мы продолжали с завидной периодичностью и впоследствии, почти до выпускного вечера. Что, в общем, ничуть не мешало нашей дружбе.
Говорят, одноклассники редко женятся между собой, а если женятся, живут не слишком счастливо. Чепуха! — могу с полной ответственностью сказать на это я. Женька со Светланкой, я уверен, наглядный пример такой семейной пары, счастливой, насколько это вообще возможно. Матрос любит жену и трёхлетнего Васеньку до безумия, на что они отвечают полнейшей взаимностью. Ссор у них не бывает вообще. Разве не повод чуток позавидовать? Особенно для такого, как я, закоренелого холостяка…
Кухня шипела, шкворчала, благоухала. Парила. Пухленькая розовая Светланка среди всего этого волшебства, вызывающего смятение ответственных за аппетит нервных окончаний, смотрелась единственно уместной женщиной. Богиней семейного очага. Ею нужно было любоваться. Чем я с удовольствием и занимался.
Васенька копошился у материнских ног, орудуя огромной расписной деревянной ложкой в целой батарее разнокалиберных баночек и кастрюлек. Я его немного пометал к потолку (он при этом сдержанно, но более чем довольно взвизгивал) и чмокнул в русую макушку. За что был угощен целым черпаком воображаемого варева.
— Вообще-то вам тут обоим делать нечего, — поворчала для порядка Светланка. — И так тесно. Ишь, собрались, под руками путаться! Полна кухня помощничков. Не развернёшься… А ну-ка, брысь! Брысь, говорю… — Она шутливо махнула на нас полотенцем.
Мы переглянулись и с заговорщицким видом подмигнули друг другу. Васенька мигал препотешно — двумя глазами враз, и мне стоило огромного труда удержаться от смеха.
— Пойдём? — спросил я громко и добавил шёпотом, прикрываясь ладонью: — Там в одном месте конфеты припрятаны. Большущая коробка. Надо бы их того…
— Пойдем, — согласился мальчуган, снова подмигивая.
В это время щёлкнул замок, раздался Женькин голос: "Эге-гей, наро-од! Я пришёл!", и мальчик пулей умчался встречать папку. Я последовал за ним, напоследок сообщив Светланке:
— Светик, вы с Женькой — ну, просто молодцы! Такого мальчонку произвели — загляденье!
— Старались, — смущённо сказала она.
После нежнейшей рыбы под изумительное домашнее вино из белой смородины, после конфет и шампанского, после всего этого благолепия понятливая Светланка ухватила сынишку и повела на прогулку. Мы остались одни, и Матрос не без суровости (напускной, конечно) спросил:
— Выкладывай, чего у тебя?
— Много чего, — признался я, чувствуя себя форменным негодяем, бессовестно ворующим у человека и без того не часто выдающееся свободное время. Предназначалось-то оно жене и сыну. — Для затравки вот, повестушечка любопытная. Не изволишь ли прочитать?
— Сам сочинил? — он покачал на руке папку. — Извини, Капрал, а потом как-нибудь нельзя? Что, сейчас самое подходящее время? Я, например, больше перед сном люблю книжечками развлекаться…
— Да тут не много, — наседал я. — Две минуты для тебя. Ты по диагонали шуруй, умеешь ведь? Помню, как хвалился, что газетный лист за тридцать секунд одолеваешь! Вот и примени опыт на практике.
— А может, всё-таки отступишься? — без особой надежды поинтересовался он, состроив непередаваемо унылую гримасу на своей щекастой физиономии.
Я демонстративно забросил ногу на ногу, задудел под нос популярный мотивчик и углубился в красивый журнал «МОТО», который заприметил уже давно. То оказался спецвыпуск. Глянцевые его фотографии представляли историю мотоциклов фирмы BMW со дня основания до наших дней, и я только успевал сглатывать слюнки, набегающие при виде замечательных механических зверей-байеров.
Женька покряхтел-покряхтел и всё-таки принялся шелестеть страницами. Буквально через секунду он торжествующе заржал, после чего воскликнул с невинным удивлением, убого маскирующим крайнюю степень сарказма:
— Капрал, да уж не тебя ли имел в виду герой, описывая… хе-хе… волосатого педика в автобусе?!
Так я и знал! Чуяло сердечко, ой чуяло!
— Предположительно, — сказал я, сохраняя невозмутимость и делаясь показательно высокомерным. — Скажу больше, не исключено, что именно меня. Но мне бы не хотелось, чтобы ты, мой старый и добрый друг, оскорбительно радовался подобной авторской категоричности в оценках. Поспешной категоричности. Иначе выражаясь, априорной. Объявить, пусть даже в угоду общей стёбности произведения, незнакомого человека гомосексуалистом! Каково! Это здорово отдает зашоренностью господина писателя, недальновидностью, субъективизмом. Ограниченностью, наконец! Длинные волосы, античные пропорции, серьга в левом — отмечу особо, в левом! — ухе могут ввести в заблуждение лишь индивидуумов с предельно узким кругозором. Не стремись пополнить их ряды, дорогой Эжен! Тебе это не к лицу. Кроме того, сей эпизод второстепенен — если не третьестепенен — в повествовании. Прошу, возьми себя в руки и продолжай чтение.