Зверобой, или Первая тропа войны
Шрифт:
— Зверобой показал себя настоящим мальчишкой, отправившись к дикарям в такой час и угодив к ним в лапы, точно лань, оступившаяся в яму, — проворчал старик, как водится, заметивший соринку в глазу ближнего, тогда как у себя в глазу он не видел даже бревна. — Если за эту глупость ему придется расплатиться собственной шкурой, пусть пеняет на себя.
— Так уж повелось на свете, старый Том, — откликнулся Непоседа. — Каждый должен платить свои долги и отвечать за свои грехи. Удивительно только, как такой хитрый и ловкий парень мог попасть в ловушку. Неужели у него не нашлось лучшего занятия, чем бродить в полночь вокруг индейского лагеря, не имея других путей к отступлению, кроме как на озеро? Или он вообразил себя оленем, который, прыгнув в воду, может заглушить
Хаттер, сославшись на делавара, вкратце объяснил, как дочери его уплыли в челноке, как вернулась Юдифь, высадив сестру на берегу, и как в скором времени отправилась за ней обратно.
— Вот что значит хорошо подвешенный язык, Плавучий Том! — воскликнул Непоседа, скрежеща зубами от досады. — Вот что значит хорошо подвешенный язык, и вот до чего доходят глупые девичьи причуды! Мы с тобой тоже были в плену (теперь Непоседа соблаговолил вспомнить об этом), мы тоже были в плену, и, однако, Юдифь пальцем не шевельнула, чтобы помочь нам. Этот заморыш Зверобой просто околдовал ее. Теперь и он, и она, и ты, и все вы должны держать ухо востро. Я не такой человек, чтобы снести обиду, и заранее говорю тебе: держи ухо востро!.. Распускай парус, старик, — подплывем немножко ближе к косе и посмотрим, что там делается.
Хаттер не возражал и, стараясь не шуметь, поднял якорь. Ветер дул к северу, и скоро во мраке начали смутно вырисовываться очертания деревьев, покрывавших мыс. Плавучий Том, стоя у руля, подвел судно настолько близко к берегу, насколько это позволяли глубина воды и свисавшие деревья. В тени, падавшей от берега, трудно было что-нибудь различить. Но молодой ирокез, стоявший на часах, успел заметить верхние части паруса и каюты. Пораженный этим, он невольно издал тихое восклицание. С той необузданной яростью, которая составляла самую сущность его характера, Непоседа поднял ружье и выстрелил.
Слепая случайность направила пулю прямо в девушку. Затем последовала только что описанная сцена с факелами…
В ту минуту, когда Непоседа совершил этот акт безрассудной жестокости, челнок Юдифи находился в какой-нибудь сотне футов от места, только что покинутого ковчегом. Мы уже описали ее дальнейшее странствие и теперь должны последовать за ее отцом и его спутниками. Крик оповестил их, что шальная пуля Гарри Марча попала в цель и что жертвой сделалась женщина. Сам Непоседа был озадачен столь непредвиденными последствиями, и одно время противоречивые чувства боролись в его груди. Сперва он расхохотался весело и необузданно. Затем совесть, этот сторож, поставленный в душе каждого, больно ударила его по сердцу. Один миг душа этого человека, в котором сочетались цивилизация и варварство, представляла собой настоящий хаос, и он сам не знал, что думать о своем поступке. Потом гордость и упрямство снова приобрели над ним обычную власть. Он вызывающе стукнул прикладом ружья по палубе баржи и с напускным равнодушием стал насвистывать какую-то песенку. Ковчег тем временем продолжал плыть и уже достиг горла залива возле оконечности косы.
Спутники отнеслись к поступку Непоседы далеко не так снисходительно, как он, видимо, рассчитывал. Хаттер начал сердито ворчать, потому что этот выстрел не принес никакой пользы и в то же время должен был сделать борьбу еще более жестокой и беспощадной. Старик, впрочем, несколько сдержал проявление своего недовольства, потому что, после того как Зверобой попал в плен, помощь Непоседы стала вдвое ценнее. Чингачгук вскочил на ноги, забыв на минуту о старинной племенной вражде. Однако он вовремя опомнился и успел воздержаться от всяких насильственных действий. Но не так было с Уа-та-Уа. Выбежав из каюты, девушка очутилась возле Непоседы почти в то самое мгновение, когда приклад его ружья опустился на палубу. С бесстрашием, делавшим честь ее сердцу, делаварка
— Зачем ты стрелял? — говорила она. — Что сделала тебе гуронская девушка? Почему ты убил ее? Как ты думаешь, что скажет Маниту? Что скажут ирокезы? Ты не приобрел славы, не овладел лагерем, не взял пленных, не выиграл битвы, не добыл скальпов! Ты ровно ничего не добился. Кровь вызывает кровь. Что бы ты чувствовал, если бы убили твою жену? Кто пожалеет тебя, когда ты станешь плакать о матери или сестре? Ты большой, как сосна, гуронская девушка — маленькая, тонкая березка. Почему ты обрушился на нее всей тяжестью и сломал ее? Ты думаешь, гуроны позабудут это? Нет! Нет! Краснокожие никогда не забывают. Никогда не забывают друга, никогда не забывают врага. Почему ты так жесток, бледнолицый?
За всю свою жизнь Непоседа впервые был так ошарашен; он никак не ожидал такого стремительного и пылкого нападения делаварской девушки. Правда, она имела союзника в лице его собственной совести. Девушка говорила очень серьезно, с таким искренним и подлинно женским чувством, что он не мог рассердиться. Мягкость ее голоса усугубляла тяжесть упреков, сообщая им отпечаток душевной чистоты и правды. Подобно большинству людей, одаренных грубой душой, Непоседа до сих пор смотрел на индейцев лишь с самой невыгодной для них стороны. Ему никогда не приходило в голову, что искренняя сердечность составляет достояние всего человечества, что самые высокие принципы — правда, видоизмененные обычаями и предрассудками, но по-своему не менее возвышенные — могут руководить поведением людей, которые ведут дикий образ жизни, что воин, свирепый на поле брани, способен поддаваться самым мягким и нежным влияниям в минуты мирного отдыха. Словом, он привык смотреть на индейцев как на существа, поставленные лишь одной ступенью выше диких лесных зверей, и готов был соответственным образом поступать с ними каждый раз, когда соображения выгоды или внезапный каприз подсказывали ему это. Впрочем, красивый варвар хотя и был пристыжен выслушанными упреками, но ничем не обнаружил своего раскаяния. Вместо того чтобы ответить на простое и естественное обращение Уа-та-Уа, он отошел в сторону, как человек, считающий ниже своего достоинства спорить с женщиной.
Между тем ковчег продолжал подвигаться вперед, и в то время как под деревьями разыгрывалась печальная сцена с факелами, он уже вышел на открытый плес. Плавучий Том продолжал вести судно прочь от берега, боясь неминуемого возмездия. Целый час прошел в мрачном молчании. Уа-та-Уа вернулась на свой тюфяк, а Чингачгук лег спать в передней части баржи. Только Хаттер и Непоседа продолжали бодрствовать. Первый стоял у руля, а второй размышлял обо всем случившемся со злобным упрямством человека, не привыкшего каяться. Но неугомонный червь точил его сердце. В это время Юдифь и Гетти достигли уже середины озера и расположились на ночлег в дрейфующем челноке.
Ночь была тихая, хотя облака затянули небо. Сезон бурь еще не наступил. Внезапные шквалы, налетающие в июне на североамериканские озера, бывают порой довольно сильны, но свирепствуют недолго. В эту ночь над вершинами деревьев и над зеркальной поверхностью озера чувствовалась лишь тяга сырого, насыщенного мглистым туманом воздуха.
Как известно, воздушные течения обусловлены главным образом формой прибрежных холмов — обстоятельство, делающее неустойчивыми даже свежие бризы и низводящие легкие порывы ночного воздуха до степени капризных и переменчивых вздохов леса.
Ковчег несколько раз сбивался с курса, поворачивая то на восток, то даже на юг. Но в конце концов судно поплыло на север. Хаттер не обращал внимания на неожиданные перемены ветра. Чтобы расстроить коварные замыслы врага, это большого значения не имело. Хаттеру важно было лишь, чтобы судно все время находилось в движении, не останавливаясь ни на минуту.
Старик с беспокойством думал о своих дочерях, а быть может, еще больше о челноке. Но, в общем, неизвестность не очень страшила его, ибо, как мы уже говорили, он твердо рассчитывал на благоразумие Юдифи.