Звезда цесаревны. Борьба у престола
Шрифт:
И опять вспомнился ему Алёшка Розум, а когда он в ту ночь, под самое утро заснул, явился перед ним в грёзе этот самый Алёшка, как живой, да такой радостный и светлый, точно ему там, за тридевять земель, стало известно, что здесь происходит...
А Праксина провела эту ночь совсем без сна. Разделяя всеобщую радость, царившую во дворце цесаревны, по случаю падения злейшего её врага, она тем не менее не могла не мучиться неизвестностью насчёт будущего и недоверием к заместителю Меншикова, властолюбивый и мстительный нрав которого был всем хорошо известен, равно как и распутство его сына, ближайшего к царю человека, снискавшего всеобщее негодование своими циничными выходками, мотовством и отсутствием всяких нравственных
К этим тяжёлым мыслям примешивалась тревога за мать. Пани Стишинская так неосторожна и легкомысленна, что легко может поплатиться за страсть заискивать и залезать в дружбу к сильным мира сего. Опала Меншиковых, может быть, уже на ней отразилась, может быть, и она тоже уже арестована вместе со всеми приближёнными павшего временщика? Разве она не хвасталась не далее как накануне, когда приезжала сюда в свите бывшей царской невесты, что княжна Мария не может без неё жить, что она даже ленточки не купит, с нею не посоветовавшись, и часто задерживает её ночевать, чтоб рассказывать ей про свои сердечные дела, жаловаться на холодность царя и на тщету всех принесённых жертв из-за тщеславия отца? Очень может быть, что её и на этот раз задержали в доме Меншиковых и что она таким образом попала вместе с другими в западню.
Предположение это было так мучительно, мысль, что мать её, может быть, теперь в тюрьме и от испуга и растерянности Бог знает что на себя и на других возводит, чтоб только умилостивить своих судей, мысль эта была так несносна, что Лизавета, не дождавшись, чтоб рассвело, поднялась с постели, наскоро оделась и отправилась в людскую, куда приказала позвать конюха Сашку, молодого малого, которого она сюда определила на службу и который ей был беззаветно предан. Когда он пришёл, она спросила у него, не возьмётся ли он узнать о судьбе её матери пани Стишинской, приезжавшей накануне сюда с царской невестой княжной Марией Александровной Меншиковой.
— Ты ведь, верно, слышал, что и сам князь, и всё его семейство под арестом, а матушка моя у них часто ночует, может, и сегодня она там была и вместе со всеми арестована, так мне хотелось бы это скорее узнать, понимаешь, но только осторожнее, ради Бога, чтоб и самому тебе не попасться, да и нас в беду не ввести.
— Не извольте беспокоиться, Лизавета Касимовна, мне не в первый раз в меншиковский дворец ходить, у меня там знакомый повар живёт, и я бы там сегодня без вашего наказа побывал, чтоб узнать, куда его девали, — отвечал Сашка.
— Ну и прекрасно, ступай разузнавать про твоего приятеля, да заодно и про пани Стишинскую узнай.
Вернулась Праксина к себе, когда было ещё темно, и легла в надежде хоть часочек отдохнуть перед хлопотливым, только ещё начинавшимся днём. В обычное время она встала и с помощью горничных сделала свой туалет, чтоб по первому зову идти к цесаревне в спальню, где уже находилась Мавра Егоровна и слушала в десятый раз рассказ о вчерашнем событии, которым цесаревна была так поражена, что не уставала о нём говорить и в то время, как её одевали, и когда пришёл волосочёс убирать её голову.
Весь этот день она намеревалась провести дома. Может быть, сам царь к ней заедет, чтоб поделиться с нею впечатлениями: ему ведь известно, что она имеет ещё больше причин, чем он, ненавидеть Меншикова... И к тому же надо и Долгоруковым дать опомниться от триумфа.
— Поди чай, с радости сами себя не помнят, не знают ещё, за что и за кого на первых порах взяться... А любопытно было бы знать, как они себя поведут у власти... Первым долгом, разумеется, сорвут сердце
— Они друг на друга смотреть не могут, — заметила Мавра Егоровна, — их, верно, заперли по разным комнатам и сообщаться между собою им не дают. Я слышала, — продолжала она, — что и всех их приближённых арестовали, а многих уже на допрос увезли...
— Значит, все, которых мы здесь видели вчера с княжной, теперь в тюрьме! Вот как человек не может быть уверен в завтрашнем дне, а мы-то делаем планы, запасаемся нарядами на предстоящие торжества, мечтаем, радуемся ожидаемому счастью, — философствовала цесаревна, невольно уступая желанию вслух изливать мысли, приходившие ей на ум, без смысла и без связи, как всегда, когда душевное возбуждение преобладает в человеке и нарушает умственное равновесие.
— Да, ваше высочество, вот и мать её тоже, верно, попалась в западню, — заметила со смехом Мавра Егоровна, которая терпеть не могла пани Стишинскую.
— Твоя мать? Как это, тёзка? И что же ты молчишь об этом? — с живостью обратилась цесаревна к Праксиной. — Разве она живёт у Меншиковых? Я этого не знала!
— Она не живёт у них, но очень часто остаётся у них ночевать, когда поздно засидится, — отвечала Лизавета, — и Мавра Егоровна права, я имею причины за неё беспокоиться.
— Что же ты не пошлёшь узнать?.. Постой, я это сейчас сама сделаю, пошлю к князю Алексею Григорьевичу... А ещё было бы лучше, если бы ты сама к нему поехала от моего имени... Прикажи заложить карету...
— Позвольте мне прежде пройти к себе, ваше высочество, меня там, может быть, ждёт известие о матери...
— Ступай, ступай скорее!
Как ни торопилась Лизавета покинуть уборную цесаревны, однако перед тем, как отойти от двери, она слышала, как её высочество заметила своей гофмейстерине, что ей очень жаль, что у её милой тёзки такая взбалмошная и глупая мать...
В комнате своей Праксина застала только что вернувшегося посланца своего, который ей с большим сокрушением объявил, что ничего не смог добиться на Васильевском острове.
— Все ворота в доме князя Меншикова заперты, перед ними стоит стража, никого не пускают. Говорят, что и во дворе, и в доме все проходы полны солдатами, которым не позволено отвечать на расспросы.
— Я думаю дать об этом знать мужу, — сказала Праксина, вернувшись в уборную и передав цесаревне известие, принесённое ей с острова.
— Вздор, вздор! Мужа твоего в это дело мешать не для чего, ему теперь надо себя осторожнее прежнего держать. Он на таком положении у царя, что ни с кем, даже с матерью жены, дружить не может... Надо, чтоб его ни в какую историю не могли запутать. Тебе надо самой отправиться к князю Алексею Григорьевичу и просить его выпутать твою мать из беды. Ведь быть не может, чтоб она была в чём-нибудь серьёзно замешана и чтоб знала что-нибудь опасное. Кто доверится такой легкомысленной птице? Поезжай сейчас к нему, я дам тебе записку к нему. Он должен быть дома теперь, может быть, ждёт к себе государя или вестей от него через сына, который, наверное, ни на минуту не покидал царя со вчерашнего дня... Теперь самое лучшее время к князю Алексею Григорьевичу с просьбами обращаться: он с радостью всё исполнит, ему теперь надо всех задабривать, устилать себе дорогу доброжелателями, чтоб удобнее всех нас в руки забрать! Ха, ха, ха! Поезжай, поезжай скорее, он будет в восторге видеть перед собой просительницу с челобитной от цесаревны Елисаветы Петровны!