Звезда цесаревны. Борьба у престола
Шрифт:
Лизавета за ним послала после отъезда Шуваловой; он, как всегда, немедленно явился на её зов, и она передала ему сделанное ей предложение.
День клонился к вечеру. Они сидели на дерновой скамейке в цветнике, у опушки роскошного парка, дремавшего в лучах заходящего солнца, совсем одни и в тишине, нарушавшейся только шелестом листьев да равномерным шумом капель, падающих из фонтана в окружавший его мраморный бассейн. Разговор их прерывался долгим молчанием, во время которого Лизавета молила Бога внушить ей решение согласно его святой воле, а Ветлов, по временам останавливая на ней полный страстной любви взгляд, которого она не замечала, спрашивал себя: неужели он и сегодня уедет в город, не высказав ей своей
— Я себя спрашиваю: как решил бы этот вопрос Пётр Филиппыч? — сказала она наконец, поднимая на своего собеседника полный мучительного недоумения взгляд.
Мысли его так далеко отлетели от занимавшего её вопроса, что он не вдруг понял, о чём она говорит. Но она, не спуская с него глаз, ждала ответа, и после маленького колебания он заметил, что, как ему кажется, надо искать ответа на мучающий её вопрос в образе действий её покойного мужа.
— Ведь не остался же он в своём мирном убежище, когда убедился, что родина требует от него жертв, а бросился в самый омут мирских волнений...
— Так вы думаете, что я должна согласиться на предложение Воронцова? — продолжала она, не отводя от него ясного, полного дружеского доверия взгляда.
— Сами обсудите этот вопрос, Лизавета Касимовна, посоветуйтесь с Авдотьей Петровной, — сдержанно отвечал он, досадуя и на себя за бессилие сдерживать чувства, рвущиеся у него из души, и на неё за то, что она не угадывает эти чувства и оставляет его беспомощно биться с овладевшими всем его существом страстью и отчаяньем.
— Правда, надо прежде всего с нею посоветоваться, — согласилась Праксина. — Не забудьте ей сказать, — продолжала она после небольшого молчания, немного озадаченная его угрюмостью, — что я на этих днях непременно заеду домой, чтоб потолковать с нею о весьма для всех нас важном деле... Мне нечего вам говорить, что до поры до времени Филиппушка ничего не должен знать о предложении Иллариона Григорьевича. Зачем приводить его в волнение, когда, может быть, мы с матушкой не найдём возможным принять предложение Воронцовых, не правда ли?
С этими словами, чтоб разогнать мрачную думу, засевшую между его бровями и придававшую его доброму лицу угрюмый вид, она ласково дотронулась до его руки.
От этой ласки волнение его так усилилось, что у него перехватило дыхание; он не в силах был произнести ни слова и только низким наклоном головы ответил на её вопрос.
— Пётр Филиппыч желал, чтоб мы жили в лесу, — продолжала она думать вслух, стараясь не обращать внимания на перемену в состоянии своего молодого друга, — и, разумеется, он был прав, но я уверена, что он одобрил бы моё решение не покидать цесаревну, пока она в опасности, точно так же, как он, без сомнения, не захотел бы лишать сына случая получить блестящее воспитание, ведь когда он с вами говорил в последний раз, он не мог предвидеть, как сложатся обстоятельства... Вперёд никогда нельзя ничего загадывать, всё от Бога... Вот и ваша судьба, может быть, сложится совсем не так, как вы её наметили... теперь вам удобно заниматься нашими делами, потому что у вас у самих имение рядом с нашим, но мало ли что может случиться!
— Все мы под Богом ходим, Лизавета Касимовна, я могу умереть.
О, как хотелось бы ему в эту минуту, чтоб предположение его сбылось как можно скорее. Как тяжела и безотрадна казалась ему жизнь!
Она улыбнулась.
— Раньше, чем умереть, вы можете жениться, Иван Васильевич.
Не успели слова эти сорваться с её губ, как она в них раскаялась: в такое отчаяние напоминание о женитьбе его повергло.
— И вы мне это говорите! Вы! Вы! — вскричал он, вне себя от горестного волнения. — Ради самого Бога, никогда не думайте этого! Вы представить
«Что это с ним и почему намёк на женитьбу приводит его в такое отчаяние?» — думала она.
И, вспомнив, что года два тому назад он отнёсся точно так же враждебно и к намёку её мужа на желание честной семьи с ним породниться, она пришла к такому заключению, что он, верно, влюблён безнадёжно в какую-нибудь женщину или девушку, которая не может сделаться его женой... Но в таком случае почему же он ей этого не скажет? Кажется, она своим доверием и дружбой заслужила его откровенность? Неужели страсть его так позорна, что ему даже и самому себе стыдно сознаваться в ней?
Ей было невыразимо его жаль. Он казался ей таким одиноким, беспомощным, и сознание, что ей утешить его нечем, что она даже и расспрашивать про его несчастье не имеет права, навевало на неё тоску.
В первый раз с тех пор, как они были знакомы, расстались они так холодно, точно в этот вечер между их душами воздвиглась внезапно какая-то таинственная мрачная преграда, заволакивающая туманом их дружбу.
Когда на другой день Лизавета приехала в дом у Вознесения, там не было Ветлова, а она была так уверена его встретить, что ей стало досадно, что он её не дождался. Точно он не знает, что ей трудно будет решить судьбу Филиппа без его участия! Неужели недостойная страсть повлияет на их отношения? Это было бы очень для неё печально: кроме него, у неё никого нет на свете. Старушка Лыткина с каждым днём телом и духом всё больше и больше слабела, и давно уж, чтоб поберечь её здоровье, близкие остерегаются сообщать ей худые вести. Целых три недели не решались ей сказать о кончине Праксина, и, когда наконец не было возможности дольше скрывать от неё это семейное несчастье, всех поразило спокойствие, с которым она отнеслась к этому известию. Оказалось, что она давно это предвидела.
— Мученическую смерть за родину принял и в раю теперь за нас, грешных, молится, — сказала она. — Чем больше таких, как он, русских людей явится перед престолом Всевышнего, тем скорее сжалится он над нами и пошлёт нам свою святую помощь.
Присутствовавший при этом разговоре священник, её духовник, заметив недоумение Лизаветы, пригнулся к ней и сказал ей вполголоса:
— Не удивляйтесь, она душой давно уж больше там живёт, чем здесь, и судит о здешнем по-тамошнему, а не по-земному. Кончина её близка.
Так же спокойно отнеслась Авдотья Петровна и к вопросу о судьбе Филиппушки.
— Что ты меня спрашиваешь, когда ты в сердце своём решила, что делать? Не оставишь же ты его неучем и не лишишь возможности попытать счастья на царской службе, когда представляется такой удобный случай? За то, что оказываешь мне уважение, благодарю тебя, а сказать тебе такое, чего бы ты сама не знала, я не могу, — ответила она, внимательно выслушав свою приёмную дочь.
Позвали Филиппа и спросили у него, желает ли он учиться с Воронцовскими детьми или ехать с Ветловым хозяйничать в деревню.
— Как батюшка-покойник, так и я, — отвечал мальчик.
И по одному тому, как быстро и решительно произнёс он эти слова, можно было понять, что он давно ждёт этого вопроса и давно готовится отвечать на него.
— Умница! — похвалила его бабушка.
И, обращаясь к Лизавете, она посоветовала немедля отвезти его к Воронцову.
— Такие дела откладывать не следует. Да и не для чего, мне легче будет помирать, когда я буду знать, что он пристроен.
— Вы бы, матушка, ко мне переехали жить, во дворец, вам там будет спокойнее, чем здесь одной, — предложила Лизавета. — Вместе бы наших дорогих покойников поминали и за Филиппушку бы молились, чтоб Господь на всё доброе его умудрил.