Звезда на одну роль
Шрифт:
— Бросай ты хмыря своего, иди лучше к нам, — не раз подзуживал его Сергеев. — Ведь обрыдло тебе с ним, я по глазам твоим, Вадь, вижу. Ты ж наш, наша кость. Деньги, что ль, держат?
— Не в деньгах дело, — отвечал Кравченко. — Но с ходу такие дела не решают.
— Как раз с ходу и решают, — басил Сергеев. — Таким орлам парить суждено в свободном полете, а не дверцы в лимузинах всякой сволочи открывать. К себе-то в контору не думаешь возвращаться?
— Упаси Бог, — кривился Кравченко. — Уж лучше к вам.
— Учти, Жданович, ну, помнишь его, вернулся. Расплевался
На этот раз, пока Катя листала в Ирином кабинете уголовное дело, возбужденное по факту разбойного нападения на коммерческий магазин «Ниссан», бывшее в производстве ее подруги, Сергеев увел Вадима в свой кабинет. Туда же, заглянув предварительно к Кате, вскоре прошествовал и Гена Селезнев. Проштудировав дело, Катя решила узнать, что эта троица замышляет. Открыла дверь тихонько и...
— Так, значит, там поворот... — Кравченко глубокомысленно смотрел на наручные часы, затем осведомился у Селезнева:
— Ты когда с ним там будешь?
— В семнадцать пятнадцать.
— Рано. Надо попозже.
— Ну давай в шесть. В шесть смеркается уже. Но вообще там мало кто ездит.
— У меня «семерка» синяя.
— Старая, что ль? — удивился Селезнев.
— Ага.
— А чего новую не купишь? С такой-то зарплатой иномарку бы застолбил.
— Я не пижон, — важно ответил Кравченко. — Старушка ползает — и ладно. Кокнем — купим другую. А зарплата... Нонешнюю бы зарплату да в прошедшее бы время, эх! Хоть бы на недельку!
— Да мне б на всю жизнь хватило, — ухмыльнулся Сергеев, увидел Катю и сразу как-то неестественно оживился:
— Катюш, тут Вадик отъедет на часик-другой. Уж не ругай его. А я, если хочешь, Борисова сейчас из отдела наркотиков к тебе подключу, у него масса историй интересных, даст тебе интервью и...
— Не хочу я никакого Борисова. — Катя с подозрением оглядела притихшую компанию. — Вы о чем тут шепчетесь?
— Да так, плюшками балуемся, — Кравченко потупил синие глазки.
— Я с ним поеду. — Катя села и положила ногу на ногу. — Его одного никуда пускать нельзя, а то вы все в тюрьму загремите за превышение служебных полномочий.
— Ну тогда стенд ап, радость моя. — Кравченко легко поднялся и застегнул куртку. — До встречи, ребята.
— Ты только не очень усердствуй, — предупредил Селезнев напоследок. — Челюсть-то не казенная. Катя похолодела.
— Что вы задумали? — строго спросила она в машине. — У кого это не казенная челюсть, а?
Кравченко с невинным видом крутил баранку, разворачивался, выезжая на Каменское шоссе.
— Я, кажется, тебя русским языком спрашиваю.
— У Гены, душечка. У Геночки Селезнева.
— То есть? Да в чем дело-то? — встревожилась она.
— Ну, в общем, дела такие. — Кравченко усмехнулся. — Наклевывается тут одна оперативная комбинация. Ничего страшного, даже живописно. Тебе, как будущей звезде криминального романа, может, когда и пригодится. Выступаем каждый строго в своей роли. Ты — в роли бессловесного зрителя, я — в роли благородного отца, а Таратайкин...
— Что еще за Таратайкин? Кравченко снова взглянул на часы.
— Двадцать минут еще, успеем. Я вот тут на обочине приторможу. Ну ладно, слушай и запоминай.
Три месяца назад, как сообщили мне ребятки из розыска, искали здесь одного гада — подвального сладострастника. Заводил он малюток дошкольного возраста в подвал, обещая показать котеночка, снимал с них трусики, с себя подштанники, а дальше — полный набор из статьи «растление малолетних». Семь случаев здесь таких зафиксировали. И дети все от трех до пяти лет, от старших он, видите ли, не балдел.
Ну наконец вышли сыщики на одного типа — тренер местного оздоровительного клуба при Доме культуры. Застукали его, когда он вел трехлетнюю Катю Звонову (заметь, тезку твою) в подвал. Дворничиха его срисовала. Ну, привезли в отдел, ну, поговорили — молчит, кричит, грозится, ругается: «Я ничего такого не хотел. В чем вы меня подозреваете? Никого я никуда не вел, малюток знать не знаю, и вообще я жаловаться в ООН буду, в Гаагский трибунал...» — и все в этом роде. Ну что ребяткам-операм делать? Не лупить же его такого, а? Закон, закон наш гуманный рукоприкладства не позволяет. И жаль, ох, как жаль!
— Ну и что? А ты-то тут при чем? — Катя насторожилась. — Просто надо сделать опознание. Потерпевшие его опознают, и тогда...
— Опознание они, Катенька, берегут как зеницу ока на крайний случай. Единственный док по делу — тут сплоховать нельзя. Да и «потерпевшие» — от трех до пяти, это тоже учесть надо. Много ли такие крохи наопознают? И потом, за ним не только семь оргий в подвале, за ним больше, гораздо больше. Сашка Сергеев нутром этого слизняка чует. И я ему верю. Если б только он заговорил! Но он молчит, чтоб его разорвало! А чтоб его разболтать, нужен мощный стимул, толчок, так сказать.
— Но ты-то тут при чем? — не выдержала Катя.
— А я и буду этим самым стимулом, Катенька. — Кравченко ухмыльнулся. — Мы сейчас организуем маленький экспромтик под названием «Момент истины». Помнишь, роман еще был с таким названием про армейских разведчиков? Классный роман, жизненный. Так вот, этого Таратайкина Евгения Виссарионовича повезут сейчас из Каменска в Клемово, якобы в больницу «на анализы». Ну, я его на шоссе встречу в роли разъяренного отца одной из девочек. Ну а дальше...
— Вадя, я тебя прошу, я тебя умоляю! — заволновалась Катя. — Это сущая авантюра, это просто...
— Ти-ха-а! — рявкнул он. — Не то высажу, к чертовой бабушке. Сиди, Катенька, и наблюдай. Сейчас будет цирк.
Без десяти шесть они медленно тронулись по пустынному шоссе, свернули на проселок. Катя напряженно глядела в окно. От волнения она забыла про все на свете — и про Колосова, и про его долгожданные новости. Сердце ее в предвкушении «цирка» тревожно екало. Вадька сумасшедший ведь, сорвиголова, от него всего можно ждать, он...