Звезда над рекой

Гитович Александр Ильич

1934

«Осенний день, счастливый, несчастливый…»

Осенний день, счастливый, несчастливый, Он все равно останется за мной Косым и узким лезвием залива И старых сосен лисьей желтизной. Они стоят, не зная перемены И подымаясь, год за годом, с той Столь ненавистной и одновременно Желанной для поэта прямотой. Вперед, вперед! Простую верность вашу Я — обещаю сердцу — сберегу. Уже друзья вослед платками машут, — Им хорошо и там, на берегу. Нам — плыть и плыть. Им — только ждать известий. Но если погибать придется мне, То — не барахтаясь на мелком месте, А потонув на должной глубине.

1935

Перед грозой

Из первой книги

География и война

Б. А. Логунову

Мы всё выносили на приговор света, И свет сознавался, что лучшего нет, Чем самый воинственный из факультетов Географический факультет. И, за собою ведя напролом На северо-запад песок и зной, Карта блестит над моим столом Азиатскою желтизной. Так понемногу, без потрясений, На виражах замедляя шаг, Скромная жизнь моя по воскресеньям В девять утра начинается так: Приходит приятель, во рту папироса, И нос броненосца и ноги

матроса, Горит синевою военных штанов Борис Александрович Логунов. Пока не пришлось мне, изъездив страну, В пустынях Востока трудиться, — Мы с ним совершаем сегодня одну Из пригородных экспедиций. Дорога набита до суеты Природою, пьяною в лоск. Шатая деревья, качая кусты, Навстречу идет Краснофлотск. И вот, у Союза Республик на грани, Волны дозорную пену шлют… — Береговой охране Наш боевой салют! Вам, занесенным грузно Над широтою вод, Щупальцам форта Фрунзе, Вытянутым вперед. Это отсюда, от голой земли, От нищей экзотики дикарей, Поворачивала корабли Повелительница морей. И если на сторожевые года Подует вторыми ветрами угроз, И если под пулями дрогнет вода (Тут слово имеет матрос): — Тогда, на все готовая, Ударит за моря Двенадцати дюймовая Красавица моя! — А я, и не нюхавший пороха сроду, Как допризывник девятого года, Клянусь, чтоб равняться эпохе под стать Все недожитое наверстать. Довольно. Беру во свидетели день, — Я хвастаться больше не стану. Я парень как парень, Студент как студент, По циклу Афганистана. И вижу я так: у горячих камней, В болотах верблюжьей мочи, Вонючей тропинкой подходят ко мне Скуластые басмачи. Я падаю наземь с пробитым виском. Качается почва… И снова, Как синее пламя, над желтым песком Сверкают штаны Логунова. Дорога в казармы идет по кустам. И мы по кустам — по уставу. Я с Вами иду, я обедаю там, Читаю стихи комсоставу. И все же сознайтесь, шатавшись по свету, Что в мирных республиках лучшего нет, Чем самый воинственный из факультетов — Географический факультет.

1929

Теория относительности

С. А. К.

Улитка ползет у сухих камней, Раковиной бренча, Улитка ползет, И дорога под ней Желта и горяча. Живет пресмыкающийся дом, Вагон, набитый сполна, Пылинки летят косым дождем В щели его окна. Проходят тяжелые года Легких наших минут, Суша и Воздух, Огонь и Вода В три погибели гнут. А путь лежит за окном, за дверьми Выжженный и крутой… И видит улитка: движется мир С должною быстротой. …День, оборвавшись, сошел на нет, И сразу за ним — в лицо — Грохот миров и полет планет, Чертово колесо. Мир расцветает со всех сторон Черный и золотой. Царскою водкой сжигает он, Звездною кислотой. Летят тяжелые года Легче наших минут. Суша и Воздух, Огонь и Вода В три погибели гнут. Одна планета сказала другой На языке планет: — И мы, сестра, летим на огонь, Туда, где тепло и свет. Вокруг огня, Скорей, чем дым, Дорогою крутой, Ветер в лицо — И мы летим С должною быстротой… …Вот начинается на дворе Веселой зари разбег. Вот просыпаюсь я на заре, Маленький человек. Окна распахиваются звеня, И вольный этот рассвет Потом эпохи идет в меня, Длинным путем газет, И каждою стачкой, пролившей кровь, Восстаньем с той стороны, И черной работою мастеров Громкой моей страны, Которая за окном, за дверьми Летит дорогой крутой, — И ветер в лицо, И движется мир С должною быстротой.

1930

Мы входим в Пишпек

Так в Азию входим мы.

Ник. Тихонов

Не детской неправдой, раздутой втрое, Ветрами пустынь чалму качая, — Азия просто пошла жарою, Красным перцем, зеленым чаем. Круглей пиалы, плотнее плова, Над всеми ночами плыла луна, И мухи, как тучи, летели, лиловы, Колючие тучи, — честное слово, Азия ими полным-полна. И в эту пору сухого вызова, В грохот базаров твоих, Киргизия, В желтые волны, не зная броду, Мы погружались, как рыбы в воду. …Сейчас — ничего. Отдыхаем, сидим, Так сказать, на мели. И только рассвета легчайший дым На самом краю земли. Просторы покоем полным-полны, И воздух не дрогнет, робея. А желтый песок — желтее луны, А небо — воды голубее. Но легче, но шире, чем ветер любой Идет на меня рассвет. Я вижу, как в желтый и голубой Врывается красный цвет. И ноги сами несут вперед, И город неплох на вид: Арык течет, и урюк цветет, Верблюд не идет — летит. Но дело сложнее, пейзаж стороной, Киргизия, ты обросла стариной! Чужими руками, бочком, тишком, И жар, и жир загребай,— И лезет на лошадь пузатым мешком Набитый бараниной бай. Наверно, судьба у него не плохая: Лошади нагружены; Восемь халатов и три малахая, Две молодых жены. И вьюки — как бочки — полным-полны, И жены теснятся, робея. А все малахаи — желтее луны, Халаты — воды голубее… Но тут подымается над головой Иного века рассвет, — Я вижу, как в желтый и голубой Врывается красный цвет. И, юностью века зажатый навек, Трубой пионерского крика Он бродит с отрядом и лезет наверх, Сгущаясь над зданием ЦИКа. Мы много прошли на своих на двоих, Мы годы шагали подряд. И всюду друзей находили своих, Хороших и прочных ребят. В больших городах и от них вдалеке, В халате и всяческом платье, Мы их узнавали по жесткой руке, По крепкому рукопожатью. Для нас отдаленные материки Не стоили медной монеты, Мы ноги расставили, как моряки, На палубе нашей планеты. Под дьявольским солнцем, по горло в труде, В арычной воде по колено, В полях, и заводах, и вузах— Везде Дерется мое поколенье. Пускай переход под колючим дождем, Сквозь длинный кустарника ворох, — Мы сплюнем, ребята, И мы перейдем — Без денег и без оговорок… Вы скажете: скольких наречий ключи На льдах, на полях, на песках… Поверьте, что Ленин похоже звучит На ста тридцати языках.

1930

Редкий случай сенитиментального настроения (Кунгей Ала-Тау)

Леса тень, Снега наст, Горе киргизских гор… Одна тропинка теперь у нас, Ветрам наперекор. Дует Улан. Дует Сантас, Я

трудный мешок несу. Теплого Озера синий таз Еле блестит внизу. Сколько прошел — не знаешь сам. Годы проходят — пусть! Один по полям, Один по лесам, По льдинам один путь. Так перелистывай календари. Затягивай кушак. И только в долине, внизу, вдали, Орет на ветру ишак. И годы шагать, И век прожить — Ни гроша за душой. Но жить в тишине и копить гроши Выигрыш небольшой. Уж лучше бродить и тоску таскать, Нести на плечах в аул. И я теперь горячей песка, Суше, чем саксаул. И пусть уже звенит в ушах От собственных шагов, Пускай орет один ишак, Как десять ишаков. Сольется все в одну струю, Как все дороги в Рим… Ты говоришь, Я говорю, Оба мы говорим. Дует Улан, Дует Сантас, Вечер упал в росу. Теплого Озера синий таз Еле блестит внизу. А где-то, наверно, по краю рек, Кроясь вечерней тьмой, Почтовый автобус ползет в Пишпек, Киргизы едут домой. И мне, сознаюсь, куда ни пойти, На северо-запад придут пути. К моей судьбе Лицом к лицу, К одной тебе, К одному концу. Автобус проходит в покой гаража, Киргиз приезжает в юрту семьи. И пыльные губы мои, дрожа, Падают на твои. И темные руки берут тебя, Легкую, говоря Про длинный путь по ночным степям, Синие леса, Темные моря. А завтра опять на огне костра Походные щи варить, И снова пустыня песка и трав… А впрочем — что говорить… Мы строим лучшее бытие На лучшей из планет. А песня что? — Спели ее. Забыли ее — и нет.

1929–1933

Из книги «АРТПОЛК»

Знамена

Андрей Коробицын

Что такое граница? Спокойнейших сосен вершины, Моховое болото, туманы, дожди и песок, Хойка — финский ручей шириною в четыре аршина — И тропинка к заставе, бегущая наискосок. Что такое граница? Работа широкого риска, Это — путь пограничника, ночью, дозорной тропой, Это — маузер сбоку, как самая суть террориста, И навстречу бандиту — фуражек зеленый прибой. Надо выйти вперед и открытою грудью пробиться Через ряд мелочей, К основному рассказу ведя. И тогда — на виду — зашагает Андрей Коробицын По зеленой земле, По блестящему следу дождя. Прямодушен порядок деревьев тяжелых и ржавых, У тропинки — сарай, совершенно дремуч и  мохнат. И молчат за сараем Представители «мирной» державы, Документы в порядке — От маузеров до гранат. Вот уже ветерком, как тишайшею смертью, подуло… Пограничник идет по тропинке, И тут невозможна ничья. Что такое граница?.. Четыре прищуренных дула, Окрик «стой!» и «сдавайся!» И четыре аршина ручья. Пограничнику ясно одно (и отсюда рождается подвиг): Нарушители наших границ, перешедшие берега,— Это новая бомба в напряженное сердце заводов, Враг на нашей земле. Коробицын идет на врага. Так ударили пули, опаленный кустарник ломая, И тогда на тревогу и выстрелы, Покидая ночные посты, С двух сторон выбегают на помощь… Торопитесь, товарищ Мамаев! И начальник заставы Продирается через кусты. Он не видит еще Уходящей на север границы, Результатов неравного боя В невеселой предутренней мгле, Где, простреленный трижды, Лежит у ручья Коробицын, И бандиты уносят бандита К пристрастной финляндской земле. Там знамена рябин опускают тяжелые кисти Явно-красного цвета. Рассвета проходит река. И кончается повесть… И нету пятна на чекисте, На простой, как железо, Биографии батрака. Нам известны военные подвиги Всевозможных времен и окрасок, Но Андрей Коробицын Превосходною славой звени! В этом есть напряженье И мужество Целого класса, И над самою смертью Тебя подымают они. Хойка, финский ручей, Ты катил свои темные воды, В расторопном порядке Бежали волна за волной… Я видал эту мрачную пропасть, Разделяющую народы, Шириною в четыре аршина И едва ли в аршин глубиной. Но единое дело идет по земле нерушимо. И дождется ручей величайшего дня своего: Мы поставим мосты Протяженьем в четыре аршина, Дети вброд перейдут Пустяковые воды его.

1932

Будни

Три стихотворения о коне

Первая встреча

Что увидел я сначала, Утром, первый раз, когда В полумраке возникала Эта грозная беда? Хуже бреда, Злее смерти Наклонились надо мной Зубы длинные, как жерди, Опаленные слюной. Выше — глаз глядел сердито, Полный красного огня, И огромное копыто Сбоку целилось в меня. Хладнокровный горожанин Ощутил при виде их Как бы легкое дрожанье Всех конечностей своих. За дощатой загородкой Против зверя одинок, Обладал он только щеткой, Словно чистильщик сапог. Но от века и до века, Оглашая торжество, Правит разум человека, Воля страшная его. Он врывается с размаха, Видя вещи все насквозь, — Он в кармане ищет сахар: Укрощенье началось.

1933

Дружба

1

Конь во сне бормочет глухо, Гривой медленно горя. Над его высоким ухом Подымается заря. Бродит шорох, наступая, Ухо тянется, дрожа. То не ухо — То слепая, Первобытная душа Видит: Облачной тропою Ходит рыжая луна, И стоит у водопоя Предводитель табуна. Вот он вздрогнул, Вот он замер… Но, уздечкою звеня, Азиатскими глазами Дружба смотрит на меня.

2

Я возьму седло и сбрую, Все, что скажет отделком, Стремена отполирую Самым мелким наждаком. Я работу кончу первый (Кто мне скажет: подожди) Скоро осень и маневры, И походы, и дожди. Будут дни пороховые Вплоть до яростной зимы. Всё, товарищ, не впервые: Старослужащие мы.

3

На Востоке ходят бури, Тучи, полные огня. Там давно готовы пули Для тебя и для меня. Но, шагая в горе боя, Пороха багровый чад, Отвечаю: нас с тобою Никогда не разлучат. Если рапорт без ответа, Не оставят нас вдвоем, — Мы до Реввоенсовета, До Буденного дойдем. Скажем: «Как, разъединенным, Нам идти под пулемет?!» Я ручаюсь, что Буденный С полуслова нас поймет.